Том 2. Глава 5. Дьявол Рейна
НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ, А ТАКЖЕ ГДЕ-ТО В МАРТЕ 1925 ГОДА ПО ЕДИНОМУ КАЛЕНДАРЮ
Это привычный сон для старика, пережившего Рейн.
Этой ночью ему снова приснился тот же самый сон. Как одному из солдат, служивших на Великой войне, всё это врезалось ему в память.
Тогда, в ту пору — в известном смысле, там ковалась вся их оставшаяся жизнь.
Даже сейчас, непрекращающаяся канонада эхом отдаётся в его голове, как заезженная пластинка.
Не успев опомниться, он мысленно возвращается на то поле боя, полное воспоминаний. Даже после войны, зрительные и звуковые образы слишком свежи, чтобы их забыть. Это в прошлом, но он способен так отчётливо вспомнить тот мир. Проклятое поле боя. Самая ужасная вещь, когда-либо созданная человечеством. То поле боя, где царствовали грязь и мухи.
Э-Эх, — стонет он от воспоминаний. — Рейн был сущими вратами ада.
Тот сон снился старику снова и снова, опять и опять напоминая. — Наверное, я никогда этого не забуду.
Я помню события того дня до мельчайших подробностей. Пока снаряды свистели у нас над головой, я с остальными из роты G планомерно продвигался, согласно приказу перейти на новую атакующую позицию. Из пяти полков, составляющих линию фронта, рота E повстречалась с самым напряжённым сражением, а наша задача заключалась в поддержке их с фланга.
Я состоял в пулемётном расчёте. Нашей задачей было просто установить пулемёт в окопе, выкопанном подразделением в авангарде, и создать огневую позицию. Предполагалось, что Имперская армия весьма хорошо подавит Республиканскую армию в той области, но сам фронт был как всегда запутанным. Почти текучим. Иными словами, поле боя представляло собой кровавую, хаотичную мешанину нас и их.
Артобстрел снёс все деревья в этом болоте, кроме одного — такое место, где ресурсы тратились насмарку, кровь лилась рекой, а если выглянешь из окопа, то увидишь повсюду лишь артиллерийский дым.
Но даже при этом, проклятые вражеские артиллеристы не обращали никакого внимания на ужасную видимость и постоянно поливали нас снарядами в той или иной степени. Миномётный расчёт нашей роты стрелял в ответ, но едва ли оказывал влияние. Несмотря на дым, застилающий поле боя, мы могли видеть дульные вспышки позиций Республиканской армии.
Я помню, как сильно мы мучились с миномётами. У нас отсутствовала устойчивая платформа для стрельбы, потому что дощатый настил проваливался в грязь. Условия были настолько скверными, что даже прекрасно обученные стрелки у пулемётов тоже не могли контролировать линию огня.
Я помню, что сколько видел глаз, там находились солдаты, измазанные в грязи, делая всё в пределах человеческих сил, чтобы занять свои атакующие позиции.
Я помню этот день очень хорошо.
Полевые орудия, установленные в окопе, пробовали вести пристрелочный огонь, а назначенные стрелки рыли окопы изо всех сил. Оглядываясь на это сейчас, то были сверхчеловеческие действия от немногих, чья нога ступала на суровое поле боя. Не позволяя себе пасть духом из-за опарышей, дерьма и ливня снарядов, окутанные вонью смерти и разложения, без приличного укрытия, те мужчины продвигались через грязь. У них была траншейная стопа*. Их демонстрация смелости выжглась у меня на сетчатке, даже казалась божественной; и по сей день я от всего сердца уважаю тех мужчин.
Это была шокирующая картина из мира, который нельзя понять, пока не испытаешь; понять можно, лишь находясь там.
— Не могу в это поверить. Те жабы. Они, должно быть, и в самом деле любят грязь!
— Ага. Артиллеристы хотят превратить этот край в болото и запрыгнуть прямо в него.
— Но под обстрелом оказалась рота H. Сочувствую им.
Подтрунивание группы слегка расслабило наши нервы, но болтовня парней в ближайшем окопе напомнила нам о реальности. Под огнём находилась рота H, которая пошла перед нами. К разочарованию, начальство в то время, по-видимому, было убеждено в том, что мы сможем пробиться через вражескую оборону человеко-пулями.
Да сколько же жизней, по их мнению, стоит эта грязная полоска земли?!
— Поддержки с воздуха всё ещё нет?! Да заткните уже вражеские пушки!
Кто-то со стонами высказал то, что передавало настроение всей роты. Предполагалось, что мы продвинем фронт в местах с локальным воздушным превосходством. Вот как должна была работать операция.
Те презренные большие шишки сказали, что у нас будет полная поддержка с воздуха, но нам хотелось закричать, что они, наверное, имели в виду полное отсутствие оной.
— Я же говорил тебе, разве нет? Можешь поставить свою рождественскую индейку на то, что это было пустое обещание.
Фугасы пролетали над полем боя. Близкого попадания одного из них было достаточно, чтобы разорвать человека на куски. В подобной ситуации, близкая, полная поддержка являлась голубой мечтой. Поэтому не думаю, что мы ожидали многого, в первую очередь. Вне зависимости от того, что чувствовали новобранцы, прошедшие ускоренный курс, бывалые знали, что нет менее надёжного обещания, чем данное начальством.
Все пришли к подобному заключению. Подвергнувшиеся шквальному обстрелу солдаты, столкнувшись с неизбежной болью и умственным напряжением от долгих часов под огнём, не могли унять извечный скептицизм.
Иначе суровая реальность разнесла бы красивую пропаганду одним ударом, и солдаты потеряли бы рассудок. Дабы пережить ужасающую войну, нельзя было слишком сильно полагаться на надежду.
— Блин! Меня задело! Чёрт!
— Медика! Медика!
Помню, что даже под рёв поля боя, я по какой-то причине мог слышать, как кто-то в соседнем блиндаже рухнул на землю, а его друзья запаниковали. Меня осенило, что несчастного порешила шальная пуля или снайпер. Поскольку весь окоп не разнесло и других выстрелов не последовало, это наверняка был снайпер.
Мы быстро пригнулись и стали стрелять всюду, где он, казалось, мог бы затаиться. Нам не хотелось умирать.
— Отправьте носилки! Прикройте их!
Затем…
Я никогда не забуду тех четырёх санитаров-носильщиков, помчавшихся под усердным прикрытием, пытаясь доставить в тыл раненого брата по оружию. Образцы храбрости и чистоты. Медики — единственные, на кого могли положиться те из нас, которые направлялись с поля боя. Благодаря тому, что медики, называемые «Sani [1] », были с нами, нам гарантировалось немного человечности в том адском мире.
В отличие от людей, занятых на более лёгких профессиях в тылу, если там находился солдат, нуждающийся в них, они всегда мчались под град пуль, под который даже мы отказались бы. Даже когда их сносило болезненным ударом, ещё больше из них были готовы отправиться за павшими товарищами. Это доказывало их храбрость.
Они являлись единственными, кого я на самом деле глубоко уважал. Единственными, кому мы могли доверять несмотря ни на что. Я всё ещё так думаю.
— Поставить дымовую завесу!
— Гранаты! Швыряйте всё, что у вас есть!
Миномётный расчёт стрелял дымовыми шашками, назначенные стрелки кидали гранаты, а мы просто вели заградительный огонь. Когда носилки появились в целости, это ласкало глаз. Наши надёжные друзья с изумительной смелостью. Sani нужно было защищать как никого другого; они являлись единственными, кто спас бы нас.
И в то же время, полагаю, можно сказать, что из-за нашей огневой поддержки Республиканцы, развёрнутые по ту сторону от нас, похоже, помнили цель, которой им полагалось отдавать приоритет. Они были полны решимости уничтожить не быстро ретирующиеся носилки, а нахальные пулемётные гнёзда. Благодаря этому нас поливало массированным огнём, и я без раздумий пригнул голову, не в состоянии вынести все выбросы пыли, заполнившие воздух от близких попаданий. Прислушиваясь в окопе лицом вниз, мы слегка улыбались от мысли, как много Республиканских артиллеристов, должно быть, предают нас снарядам.
Но то странное спокойствие длилось совсем недолго. После «вжика» чего-то, проносящегося сквозь воздух, донёсся сильный, тяжёлый «бум», непривычный для нас. От него у нас холодок пробежал по спине.
То не были 128-мм снаряды; они вытащили свои драгоценные 180-мм полевые орудия.
— Слушайте сюда, солдаты! Наше подкрепление уже в пути! Давайте держаться в этом до конца!
В тот миг мы были рады инструкциям по радио от своего комбата, но чувство безысходности оказалось сильнее. Наш батальон не испытывал недостатка в запасных войсках. Мы почти утратили волю к сражению, поэтому, полагаю, они бросали нам соломинку, чтобы мы за неё ухватились.
Возможно, та соломинка сработала бы на ребятах, не знающих, сколь она ненадёжна, но мы слишком хорошо понимали, как держалась бы та иллюзия.
— Так когда, чёрт подери, то подкрепление прибудет сюда?
Кто-то из пулемётного расчёта выразил то, что думали все те из нас, которые знали это поле боя. Мы действительно нуждались в подкреплениях. По тому, как всё шло, мы полагали, что всем нам придётся умереть, защищая это болото, по уши в его дерьме.
Так что мы и в самом деле хотели резервы как можно скорее.
— Хочу подкреплений…желательно до того, как мы все умрём, — я ли промямлил это? Или малый рядом со мной? Я до сих пор не знаю, но уверен, что кто-то это сделал.
И тогда ближайший радист начал орать во всю глотку. Именно радисты отслеживали переговоры врага, убеждаясь, что он не прижмёт нас. Обычно они были преисполнены плохих новостей, но впоследствии я вновь и вновь думал над тем, как иногда и у них имелось для нас кое-что хорошее.
— Подкрепление! Подкрепление тут!
Я очень хорошо помню, как люди подумали, что радиста контузило, и с жалостью смотрели на него. Но затем мы увидели нечто, во что едва могли поверить, поэтому не было времени об этом думать.
Или, точнее, услышали.
— О Отечество, любовь моя, мир тебе.
По каждому каналу над обширной территорией слова вещались так мощно, что даже рядовой солдат без магических способностей мог слышать их.
Облака пыли затмевали небо, и грязь, казалось, поглощала всё на поле боя, но голос, раздающийся над хаосом, был поразительно спокойным.
Неудивительно, что мы на мгновение задались вопросом, не сошли ли точно так же с ума. Настолько нереальным казался феномен.
Это был код для подразделения подкреплений. Мы покачали головами, думая, что резервы не могли явиться взаправду, что это, должно быть, массовая галлюцинация.
— О Отечество, любовь моя, мир тебе.
Но нам не мерещились голоса, и мы не тронулись умом; кто-то действительно повторял те слова на официальном языке Империи. И это был одноразовый пароль, чтобы показать, что они притом друзья, а не враги!
— Стражи Рейна! Вы верны! Вы нерушимы! Вы верны! Вы нерушимы!
Радист выкрутил усиление сигнала на максимум, и ответ от радиоблиндажа представлял собой самые радостные звуки, которые я когда-либо слышал. Поток слов, льющийся из радиопередатчика пулемётного расчёта, вечно будет запечатлён в моих барабанных перепонках.
Мы всегда смеялись над тем, какие дурацкие коды они придумывали. В особенности радисты выставляли их на посмешище, но в этот раз, только в этот, я думаю, что они и вправду утешили всех нас. Широковещательная интерференция, которую могли применять лишь маги. Это могли быть только маги. Только элитные маги Имперской армии.
Поэтому, к счастью, они не знали — что их спасители, их подкрепление, было опасным, способным нести полное уничтожение своим союзникам.
Она предположительно находилась на нашей стороне, но даже верхушка Имперской армии относилась к ней как к богине смерти. Это был батальон самых отъявленных воинственных психов, и они прибыли на поле боя.
Проносясь сквозь туман облаков и порохового дыма, она вся на нервах. Майор Таня фон Дегуршафф, внутри уставшая от этого, снаружи не выражающая никаких эмоций, ведёт свою воинскую часть быстрого реагирования к сектору D-5 зоны идентификации Рейнской воздушной обороны.
— Код подтверждён. Это 203-й воздушный магический батальон, позывной «Пикси». Мы в пути. Прибудем за 160 секунд.
Я не особо увлекаюсь окопной войной. Единственная работа, которую я ненавижу больше — включать обаяние для пропаганды*.
В конце концов, теперь, став девочкой, я столкнулась с этим раздражающим армейским устоем, где мужчинам отдаётся предпочтение. Лишь мысли о том, что мои повышения блокируются невидимым стеклянным потолком, достаточно, чтобы подавить любое потенциально имеющееся желание вести себя по-девичьи для пропаганды. Окопная война, с другой стороны, попросту слишком опасна.
За исключением этого, имперская система подбора личного состава в определённом смысле выработала для войны крайне меритократичные принципы, так что я более или менее довольна ею.
Так что пусть даже и опасно, ускоряясь в направлении поля боя, повторять каждый изгиб земной поверхности для удержания минимально возможной высоты, она довольна, ведь её хотя бы ценят.
И всё же, ей дано задание пересечь область, усеянную отработанными гильзами, и напасть на позиции вражеской артиллерии при том, что дым клубится высоко в небе. Даже если ему сопутствует доплата за службу в «горячей точке», хорошим оно не кажется.
— Солдаты, вы будете осуществлять боевое прикрытие. Приготовить средства против наземных целей, диффузионные взрывные формулы, оптические обманки и противопульные внешние оболочки. Вступать в бой против летательных аппаратов и магов по желанию, — крепко сжимая свою винтовку и вычислительную сферу, Таня сухим тоном отдаёт необходимые указания.
Боевая поддержка на самом деле является болью для командиров. Бомбёжка не той стороны непростительна. Если мы разбомбим собственные войска, то последует ливень пуль с огневых позиций на земле, без сомнения.
Окопы и позиции строят таким образом, чтобы ограничить ущерб, но даже так, никто не будет рад оказаться подорванным в неудачном стечении обстоятельств. Только США позволено неумышленно бомбить без разбору. Я в определённой мере завидую тому, как они каким-то образом получили достаточно свободы действий, чтобы — упс — бомбануть китайское посольство в Белграде*.
Отставив в сторону эти мысли, единственный жизнеспособный вариант для этой миссии поддержки — налететь на вражеские позиции с близкой дистанции и устроить разнос. В таком случае, наилучший план в том, чтобы держать скорость как можно выше, а высоту — как можно ниже, и ворваться всем сразу скрытной атакой.
Но то теория. Те, кто на деле держат ту скорость и высоту, уже сыты по горло. Никто не скажет, что быстро летать близко к земле — комфортно.
Хотя из-за этого я смогла избежать проблем вокруг затопления субмарины Содружества, мне не повезло оказаться отправленной на Рейнский фронт.
— КП, это Пикси. Укажите цель.
— Принято, Пикси. Вынесите вражеские артиллерийские огневые позиции, которые молотят по ротам G и H.
— Поняла. Я бы хотела запросить пять минут поддержки огнём на подавление, начиная от сего момента. Мы достанем их в течение этого времени.
Всё же, я рада, что на подобной арене мне удалось сохранить определённую автономию, закономерно идущую в комплекте с получением Среброкрылого штурмового нагрудного знака. Прежде всего, я могу свободно выбирать свои цели.
И может тыловая база и не идеально чистенькая, но это куда лучше, чем оказаться всей в грязи, получить приказ защищать позицию, и в итоге стать целью залпа в сумятице.
Однако, это место с натяжкой можно считать тыловой базой. Питание здесь — не стандартные траншейные пайки, а достойная горячая еда. Вдобавок к этому, если позволите коснуться неделикатной темы, ситуация с удалением отходов тоже лучше. Раз воздух воняет настолько сильно, когда я лечу низко, могу представить лишь то, что они делают прямо противоположное предписываемому гигиеной.
Как культурный человек со здравым понятием о гигиене, которым я была до окопов, став маленькой девочкой и всё такое, могу лишь сказать, что эту среду тяжело выдержать. Это примерно настолько же плохо, как находиться на борту субмарины, погружающейся в неисправном туалете.
Вместо этого, я обязана работать соразмерно своей зарплате, атакуя с небес полевые орудия с их слабеньким зенитным огнём.
Пока вражеские маги не вмешаются, мы будем стрелять просто как в тире. Они — отличные мишени. Я хочу настрогать как можно больше достижений и выполнить требования для отпуска. Может, я нахожусь здесь в качестве наказания, но если на бумаге ничего нет, то мне должны позволить воспользоваться своими правами.
Я хочу поторопиться и получить перевод в тыл, найти безопасную должность.
— Пять минут? Этого не хватит даже чтобы остановить зенитный огонь, не говоря уже об артиллерии.
В конце концов, даже ударная миссия, сравнительно безопасная для передовой, вынуждает весьма сильно рисковать.
Например, наблюдательное отделение поступает из ряда вон — вызывается добровольцами поддержать нас. Если фронтовые наблюдатели служат нам проводниками, это должно означать, что ситуация отнюдь не идеальная. Как правило, наблюдатели там следили бы за попаданиями. Если они могут позволить себе убивать время, это должно означать, что у нас нет большого количества артиллерии.
Если мы установим свои оборонные оболочки на полную мощность и полетим в противоназемном штурмовом строю, то нас как минимум никоим образом не собьют свои.
Если по какому-то чудесному стечению обстоятельств мы и получим прямое попадание, то должны избежать смертельных ранений благодаря сферам новой модели. Что более важно, защита от артиллерии вдалбливалась в каждого в учебном лагере.
— Это не проблема. И не волнуйтесь о нас — продолжайте стрелять и после того, как мы начнём атаку.
В конце концов, следить за воздухом при атаке на наземные цели — задача командира. Основополагающая необходимость в воздушном бою — назначить одно подразделение атаковать, в то время как другое — прикрывать с воздуха.
Уверена, мне не нужно объяснять, что если я лечу при непосредственной поддержке, то опасность попасть под залп снижается в невероятной степени. Вдобавок, я наконец-то могу увеличить высоту. Побег от того вязкого, плотного воздуха даже чувствуется чуть лучше.
Как бы там ни было, ухода из вонючей и опасной зоны достаточно, чтобы улучшить настроение майора фон Дегуршафф.
— Лейтенант Серебрякова, мы получим пять минут огневой поддержки. После всех тренировок против артобстрела, пройдённых нами, я не верю, что в моем батальоне есть болваны, которые получат дружественным снарядом по голове.
— Поняла.
Честно говоря, ей всё ещё как-то странно называться «она», но как бы там ни было, эта маленькая девочка показывает редкую улыбку. Она не обращает внимания на определённую натянутость ответа и, заметив, что пора работать, весело поднимается по восходящей траектории. Поскольку она будет атаковать наземные цели, ей не придётся подниматься до лютой стужи — ещё один плюс.
В результате майор фон Дегуршафф определённо бодрая. Её выражение лица даже озаряется улыбкой.
И та сцена запечатлелась в голове у бывшего солдата, наблюдавшего там за ней. Сколько лет минуло после войны? Но его воспоминания о том времени всё ещё ясны как день.
Приятно удивлённые новостями о подкреплении, мы подумали, что дело может и выгореть. Тем не менее, может уровень угрозы, с которой мы столкнулись, и снизился немного, но ослаблять бдительность — всё равно, что стать безмолвными трупами.
Поэтому наша рота мудро воспользовалась немногим свободным временем, которое нам дали. Погибших перенесли в сторону, а для раненых подготовили носилки. И пулемёты как раз износились, так что мы решили заменить стволы запасными. К нашему ужасу, однако, обнаружилось, что хотя у тылового обеспечения имелось достаточно жизненно важных стволов, ему, по-видимому, не хватало рук доставлять их на огневой рубеж посреди крупномасштабного сражения.
Когда они сказали моей команде послать кого-нибудь, меня подозвали расплатиться за традиционный и священный ритуал, известный как карты. Иными словами: «Ты должен нам!» Если подумать, полагаю, карты меня тогда ненавидели. Либо я просто не мог разглядеть искусный мухлёж товарищей по роте. Меня терзает, что сейчас это уже не узнать.
Но я и мечтать не мог об этих вещах в то время, когда ползком, ворча, отправился к опорному пункту. Там я договорился с важным унтер-офицером тылового обеспечения и в итоге влип в доставку запчастей.
Люди склонны заблуждаться, что в тылу было безопасно, но в то время на Рейнском фронте безопасность являлась иллюзией.
Ближайшее расстояние между огневыми рубежами составляло лишь несколько десятков метров. Хотел бы я играть в гляделки с врагом в одном из таких. Поскольку окопы находились так близко друг к другу, риск неумышленно попасть по своим был высок, поэтому обстрелы обычно проводить не могли.
Даже если ситуация отличалась, артиллеристы, судя по всему, ненавидели стрелять по опасным зонам, где могли выкосить союзников наряду с врагами. И Империя, и Республика — все мы разделяли общее желание не допустить того, чтобы разнести собственные войска.
Чем забрасывать фугасами собственные позиции, уж лучше стреляй по врагу, даже если промажешь. Таков был здравый смысл для обеих армий, поэтому если ты остерегался снайперов, мин и винтовок на передовой, маловероятно, что мгновенно погибнешь.
Но, пожалуй, мне следует добавить, что артиллерия нередко путала положение линии фронта или затруднялась отличить врагов от союзников в той суматохе. Однажды я находился на позиции, практически кишащей Республиканской армией, и видел, как всех нападающих солдат в мгновение ока смело снарядами Республики. Наша уважительная номинация вражеской артиллерии на Полевой артиллерийский нагрудный знак была напечатана в официальной газете как комический эпизод: «Мы аплодируем великолепной демонстрации подготовки Республиканской артиллерией и её вкладу в военное дело Империи».
Вот с таким полем боя мы имели дело, но была лишь одна причина, по которой тыл считался самым опасным местом, в котором можно находиться.
Это радиопередатчики. Любые чужие мощные радиоволны, очевидно, испускаются вражеским КП или опорным пунктом. И двух дней не проходит, как разбиваются вдребезги заблуждения новичка о безопасности наших крепких подземных фортификаций.
Если не можешь добиться многого, обстреливая передовую, тогда нацель бурю стали на любое связное оборудование, которое сможешь найти — примерно таков ход мыслей. Если тяжёлые бронебойные снаряды попадут, блиндажи практически бесполезны.
В один момент вы укрыты в погребе, а в следующий — перебиты артиллерийскими снарядами: конец. Смерть от удушья под развалинами траншеи была бы ужасающей. Никто ни ногой не хотел ступать в связной окоп.
В своё время они стали так опасны, что было табу держать связную базу в одном и то же окопе на протяжении свыше 48 часов. Никто не говорил об этом, но все этого избегали.
Причина, по которой радиопередатчики приносили на фронт, несмотря на подобные обстоятельства, заключалась в том, что мы в них нуждались. Нельзя было удерживать единым нечто столь большое как армия одними лишь семафорами да рупорами. Беспроводная технология доказала эффективность посреди тумана войны, поэтому неудивительно, что армии продолжали полагаться на неё даже сейчас.
И вслушиваться в поток сообщений было второй натурой не только радистов, а и истосковавшихся по байкам солдат в окопах.
Вот почему я по привычке держал ушки на макушке и услышал это. Нечто столь невероятное, что я задался вопросом, не повредил ли уши в пылу сражения.
— В моей воинской части нет кретинов, которых заденет дружественным снарядом. В самую первую очередь нам необходимо отразить врага и удержать его под контролем.
Командир, запрашивающий обстрелять себя же? Я уже был готов покачать головой, думая, что это, наверное, какая-то ошибка, когда…
— КП — Пикси 01. Это фугасные снаряды с дистанционными взрывателями для подрыва в воздухе, знаете ли!
— Пикси 01, вас поняла. Всё в порядке.
Несмотря на шум, я мог сказать, что её голос звучал весело. Даже в моём возрасте я всё ещё уверен в своём слухе, но тот раз был единственным, когда я в нём усомнился.
Её голос звучал так возбуждённо. Её интонация была беззаботной, однако сообщение тревожило. Голос, слышимый мной по радио, точно принадлежал кому-то, кто весело проводит время. Попадание воздушным разрывом она ни во что не ставила. Разве её не беспокоила шрапнель, низвергающаяся дождём?
На автомате, мы переглянулись с унтер-офицером, которого я даже не знаю. Мы должны заставить наших артиллеристов обстрелять своих же магов? Я не мог в это поверить. Если они попадут, будут большие неприятности. Даже если их простят, они же убьют своих.
— …Она серьёзно?
— Не может быть. Почему маги прислушиваются к ней?
Но либо Бог — кусок дерьма, либо же у него какой-то дальновидный замысел, которым нам, агнцам, невозможно себе даже представить. Она была серьёзна.
В случае дружественного огня невозможно сказать, какой расчёт попал не по той цели, поэтому инциденты разгребали без шума. Они являлись несчастными случаями, и никто не говорил ни слова.
Но совсем другое дело, когда артиллерия обстреливает по наводке область, где находятся союзные войска. Их репутация упадёт ниже плинтуса. Никто не простит огонь по своим, даже если это был приказ.
— Майор, вы же?…
— Не беспокойтесь о нас. Продолжайте обстрел.
И ещё бодрее. Меня испугало, что такое весёлое настроение передавалось по радио. Нет, даже сейчас я не уверен, чего именно испугался.
Страх находиться в окопе под непрекращающимся обстрелом часами, молясь о том, чтобы пережить это. Ужас и желание заорать во весь голос: «Просто положи конец моим мучениям!» Лишь испытавший тот ужас способен понять это. Было что-то странное в том, кто мог осмеивать страх обстрела.
Даже когда снайпер целился в нас, я не был настолько испуган. Я похолодел. Казалось, будто моё тело промёрзло насквозь. — Что это за адский холод?
— Пикси 03 — Пикси 01! Обнаружено множество магических сигналов! Две группы вражеских магов числом с роту направляются сюда! Время до контакта — 600!
Помню, что вещаемое кем-то предупреждение вернуло меня в чувство. И радист неистово передал другим станциям информацию о враге.
Это было либо вражеское подразделение перехвата, либо просто новое. Даже так, подобное являлось обыденностью на Рейнском фронте, поэтому я почувствовал странную радость от возвращения к норме после такой аномалии.
Я вспомнил, что мне нужно взять запчасти и боеприпасы и вернуться на огневой рубеж, пока в связном окопе ещё относительно спокойно. В таком случае, не пора ли мне поблагодарить унтер-офицера, схватить запчасти и убежать?
Я точно услышал по передатчику цоканье языком и вздох — по тому самому радиопередатчику, из которого лишь мгновение назад раздавался радостный голос.
— Первая рота, приготовиться к бою против магов. За мной. Тем идиотам не назначен приём, поэтому мы их отобьём. Остальные, на артиллерию. Закончите побыстрее и присоединяйтесь к нам.
Дух в её словах был подобен бурану. Не знали, что духи могут обитать в словах? Это весьма общеизвестная тема на поле боя, но, ну, вероятно, этого лучше не знать. Возможно, будет проще понять, если скажу, что это напоминало дьявола, читающего пророческие письмена наобум.
Иными словами, хаос.
— Пикси 01 — КП. Мы встретим подлетающих вражеских магов, но исходный план не меняется. Вам нужно следить за воздушным боем.
В обычном случае подобное являлось бы надменным и слишком самонадеянным. Подчинённым такого командира, должно быть, не повезло. Но прокручивая воспоминания в голове, я не могу не крикнуть: «Ты чудовище!»
Героиня, звезда, выдающийся магический офицер. Вы, мэм, были великим офицером. Для всех нас, имперских солдат, служащих на Рейне, вы являлись богиней.
— Новый командир с кучей маны и больше ничем? Ей, видать, жить надоело, — к сожалению, кто бы ни обронил этот комментарий, его уже нет в живых.
— Пикси?… Я уверен, что слышал про неё от парней из Великой армии. Те сказали, что она была богиней смерти.
Слухи от тех парней, считавших, что кое-что знают о майоре фон Дегуршафф, оказались правдивы. Да, она богиня — невероятно могущественная, повелевающая жизнью и смертью.
— Теперь становится весело, солдаты. Вам же весело, верно?
Её слова, переполненные пробирающим до костей гневом, раздались в округе так, будто она планировала привлечь на себя всех врагов, как мотыльков на огонь.
Майор фон Дегуршафф обнажила клыки. Это вызвало неистовую реакцию.
Республика жаждала загнать дьявола. Иными словами, она всю человеческую смекалку посвятила убийству богини смерти. Боги не умирают. А мы, находящиеся рядом с ними?
…Они были правы, называя её богиней смерти.
Враги убили наших, а она убила врагов. Затем благородная майор, взглянув на всех мёртвых в грязи, улетела прочь.
Твою ж мать.
24 ФЕВРАЛЯ, 1925 ГОД ПО ЕДИНОМУ КАЛЕНДАРЮ, ПРИГОРОДЫ БЕРУНА, ВОЕННЫЙ СУД ИМПЕРСКОЙ АРМИИ.
Таня сказала бы, что армия, в конечном счёте, представляет собой государственный инструмент насилия. Неважно, какие применялись словесные украшения, её фундаментальная сущность не изменится. Те, кто возмутятся и спросят: «Что ты имеешь в виду под “инструментом насилия”», либо не понимают вооружённые силы, либо действительно понимают избирателей.
В любом случае, вне зависимости от определения, армия должна контролироваться. Посему членов организации необходимо держать на поводке вне зависимости от того, какого доверия они заслуживают.
Армия императора, защитники Империи, авангард народа, щит нации… Даже Имперская армия, осыпаемая такой похвалой, не является исключением.
Имперские граждане гордятся своими солдатами. Вот почему отклонение от этого идеала встречают с таким укором.
В качестве одного из стандартов, имперские вооружённые силы желают, чтобы все офицеры и мужчины были образцовыми гражданами. Эти ожидания распространяются на все звания, вплоть до самого последнего рядового.
Естественное следствие из этого — что от благородных офицеров достойное поведение требуют с особой тщательностью. В определённом смысле, в мирное время это даже важнее, чем твои достоинства как солдата. В результате, военное руководство маниакально любит правила, а значит, если одно из них нарушить, тебя будет ждать трибунал.
Как общественный класс, военные офицеры стыдятся оказаться под трибуналом. Но это в мирное время. Мирная эпоха приоритизирования чести и поклонения законным основаниям окончена.
Теперь мы воюем. В военных судах также стали рассматриваться дела, связанные с тем, исполняешь ли ты неуклонно свой долг, или нет.
Поэтому согласно военной логике, трудно проглядеть, что там находилась офицер, просто исполнявшая свой долг, которую впутали в международную политическую сделку, осуществлённую по неправильно составленному законодательству.
С другой стороны, в плане внешней политики…несколько высокопоставленных офицеров и большинство дипломатов рвали на себе волосы. — Пожалуйста, примите во внимание политику! — требовали они. — Вы намерены сделать козлом отпущения офицера, выполнившего свой долг? — возражают им. Комбинация этих точек зрения создаёт в зале суда взрывоопасную атмосферу.
Здесь мы можем видеть проведение трибунала согласно законодательству.
— Майор фон Дегуршафф, данный суд закрывает ваше дело, — юрист, выполняющий обязанности судьи, встаёт и зачитывает решение среди леса терний, сформированного взорами и униформ, и костюмов.
Они замяли моё дело. То есть этот компромисс позволяет им избежать необходимости отрицать утверждение за счёт заявления, что для него нет оснований; они уклонились от подачи судебного иска, сказав, что дело технически не подпадает под критерий для рассмотрения.
Действующему судье ничего не остаётся, кроме как зачитать документ в руках с лицом как у республиканца, которому три ночи кряду подавали лучшее в мире Альбионское кулинарное искусство*. Обоим сторонам необходимо сохранить лицо, но если точки зрения находятся в явном противоречии, ответ — отрицание. Иными словами, единственный вариант — отложить дело в долгий ящик.
— Нападение на судно нейтральной страны и его потопление было несчастным случаем.
Но добавив это небольшое дополнение в конце, он смог выразить свои сожаления по данному делу. Всем в зале суда ясно, что военный юрист, руководящий заседанием, вставил строчку, чтобы частично смягчить шок.
Для Тани это примирение, которого она ожидала. Она знает, что тот, кто верен логике организации, находится вне опасности дисциплинарного взыскания до тех пор, пока не сделает что-то, вредящее ей в целом.
И группа из Министерства иностранных дел тоже приготовилась к такому решению. Они вошли с мрачной мыслью, что армия, скорее всего, не даст им решение, которое они хотят, однако понимали. Не то чтобы понимание как-либо смягчало взгляды, которые они, сжав кулаки, бросали в сторону Тани со своих мест на галёрке.
Тем временем я, Таня, чувствую, что испытывать эти кровожадные взгляды, словно я убила их родителей, было весьма нечестно. Конечно, я понимаю, что думают парни в Министерстве иностранных дел. Они отчаянно хотят козла отпущения для потакания общественному мнению в Содружестве.
К добру или к худу, из-за того, что субъекты из Министерства иностранных дел дорожат страной в целом, они, по-видимому, не рассматривают индивидуальные интересы в том же свете, что и государственные.
— Ну, это раздражает, — хочет вздохнуть Таня, но видя, как они уже закипают внутри, осознаёт, что умнее будет держать рот на замке, и продолжает молчать.
— Горькая правда в том, что международные отношения были подорваны данным происшествием, но в свете и прецедента, и закона с уставом, хотя наш моральный долг — обсудить халатность майора фон Дегуршафф, мы находим, что в рамках правовых полномочий дело лежит вне нашей юрисдикции.
Зачитываемый им официальный отчёт в определённом смысле заявляет двусмысленную позицию. Говоря о моральных обязательствах и тому подобном, они окольным способом указывают, что намерены избежать ответственности через бюрократический ответ, что дело не подпадает под их юрисдикцию. Тем не менее, не одна Таня способна понять, что не судить её — всё равно, что не винить.
— Вдобавок, приняв во внимание законную природу сферы полномочий, выданных майору фон Дегуршафф, мы признаём, что в тот момент её свобода действий была сильно ограничена, и что она действовала строго согласно полученным приказам. В любом случае, однако, мы закрываем дело.
Кажется, однако, что на них оказывает давление Генеральный Штаб или кто-то наверху. Даже для Тани та последняя деталь заключения была удивительно благоприятным дополнением.
Она ухмыляется. Не осознавая этого, её глянцевые губки изгибаются в лёгкой улыбке. С этим, она всё равно, что невиновна.
Но в зале суда, одна лишь девочка в центре всего этого выглядит так бодро. Среди большинства людей, сознательно подавляющих свои эмоции, улыбающаяся подсудимая не может не привлечь внимание — тем более что счастливое личико принадлежит майору фон Дегуршафф, по слухам, не выражающей никаких эмоций.
— По вышеприведённым причинам мы отменяем приказ о задержании майора фон Дегуршафф.
Все вовлечённые считают, что лучше не упоминать, что она никогда не подвергалась оному.
Несмотря на это, столкнувшись с её улыбкой, многие присутствующие волнуются и задаются вопросом, действительно ли это был правильный поступок. И превосходный маг, которую фронт так отчаянно жаждет, будет освобождена из-под заключения…в точности, как ожидал Генеральный Штаб.
Рейнский фронт призывает к срочности. Держать способного мага в заточении из-за политических разногласий было бы недопустимо.
Они могут отдавать приоритет доставке снарядов и других припасов Великой армии, а магам — нет?
Если бы они могли воевать подобным образом, то никому бы не пришлось волноваться. — Дайте нам больше магов! Пусть даже на одного! — когда истошные мольбы вроде этих приходят с передовой, у Генерального Штаба нет ресурсов — нигде — позволять награждённому титулованному просто слоняться без дела. Да и как бы они могли? Будь у них такие ресурсы, война наверняка разрешилась бы уже давным-давно.