Том 3. Глава 2. Мобильная крепость (2)

После гибели в прошлом году Зигфрида Кирхайса, этого оплота беспрецедентной верности, проницательности и умений, Вольфганг Миттермайер и Оскар фон Ройенталь стали рассматриваться как два столпа среди адмиралов Райнхарда.

Оба они были известны, как виртуозные тактики, не испытывающие недостатка в доблести и умелом планировании. Если того требовали обстоятельства, они могли совершить лобовой прорыв или медленную экспансию, начать тотальную атаку или занять защитную позицию вокруг базы в соответствии с высочайшими стандартами стратегического искусства. Смертоносная быстрота действий Миттермайера и хладнокровное упорство Ройенталя демонстрировали их высочайшую квалификацию как в защите, так и в нападении. Когда нужно было точно прочитать ситуацию, сохранить спокойствие посреди кризиса, гибко адаптироваться к изменившимся обстоятельствам или приготовиться к неизвестности, трудно было определить, кто из них лучше.

Адмирал флота Вольфганг Миттермайер, тридцати лет, с непослушными волосами медового цвета и светло-серыми глазами. Несмотря на невысокий рост, он обладал телосложением гимнаста и двигался плавно и быстро.

Адмирал флота Оскар фон Ройенталь, высокий человек тридцати одного года, с тёмно-каштановыми, почти чёрными волосами и аристократической красотой, однако самой запоминающейся его чертой были гетерохромные глаза – правый чёрный, а левый голубой.

В плане репутации и достижений они были равны, но никогда и не соперничали между собой. Более того, многие достижения они делили между собой, действуя совместно на поле битвы. За пределами поля боя они тоже проводили много времени вместе, являясь лучшими друзьями, хотя стороннему наблюдателю могло показаться странным, как они могут поддерживать такие отношения несмотря на равные звания и в корне различающиеся характеры.

Миттермайер был родом из простой семьи, средней по социальному положению и уровню жизни. Его отец был ландшафтным дизайнером и долгое время вёл бизнес с клиентурой из аристократов и богатых простолюдинов.

«В таком иерархически-организованном обществе, как наше, – учил он юного сына, – лучший путь для простого человека – это получить достойную профессию».

Он, несомненно, надеялся, что его сын станет техником или специалистом и проведёт жизнь, свободную от бурных взлётов и падений. И сын действительно вырос специалистом, достигнув уровня, на котором можно было называться мастером. Вот только полем его деятельности стало не садоводство или ручное производство, а жестокое дело, называемое войной.

В шестнадцать лет Миттермайер поступил в Имперскую Военную академию. Там же, только на курс старше, учился и Оскар фон Ройенталь, но шансов повстречаться там им не выпало. Хотя старшекурсники проводили немало времени с новичками, оказывая разного рода давление и мешая учёбе, но Ройенталя такие развлечения не интересовали.

Летом второго года учёбы Миттермайер вернулся домой после долгого времени жизни в общежитии и узнал, что его семья увеличилась ещё на одного человека. Девочка, находящаяся в дальнем родстве с его матерью, потеряла на войне отца и теперь жила с ними.

Этой девочке, Евангелине, недавно исполнилось двенадцать. У неё были светлые волосы, фиолетовые глаза и розовые щёчки. Хоть её и нельзя было назвать писаной красавицей, но она всегда улыбалась, выполняя мелкую работу по дому. Где бы она ни пробегала, она оставляла за собой чувство лёгкости и радости, словно ласочка, пролетевшая в чистом весеннем небе.

“Michél, Michél, Michél. Stehe auf—es ist heller lichter Tag”.

Песенка, которую она часто напевала, звучала в ушах Миттермайера: «Мишель, Мишель, проснись – погода ясная и солнечная».

– Такая весёлая и искренняя девочка, правда, Вольф?

Курсант Академии ответил матери коротко и поверхностно, как будто его на самом деле не заинтересовал новый член семьи. Однако с того момента он начал куда чаще наведываться домой, когда выпадала возможность, так что его родители могли видеть насквозь всё, что творилось у него в сердце.

Наконец Миттермайер закончил Академию и стал мичманом. Родители и Евангелина проводили его на поле боя. Как солдат, этот подвижный и мужественный молодой человек явно нашёл своё призвание. Очень быстро ему удалось зарекомендовать себя с лучшей стороны и подняться в иерархии. Но, хотя он был решителен и быстр во всех других вопросах, он мучился в течение семи лет, прежде чем предложить руку и сердце девушке с фиолетовыми глазами.

В тот день Миттермайер, находившийся в увольнении, с раннего утра отправился в город. Он смотрел по сторонам и бегал по улицам среди удивлённо глядящих ему вслед пешеходов, пока не нашёл то, что ему нужно. А затем, впервые в жизни, толкнул дверь и вошёл в цветочный магазин.

Увидев молодого человека в военной форме, входящего в магазин, хозяйка на мгновение испугалась, что с ней случится сердечный приступ. Солдат с раскрасневшимся от бега лицом, с отчаянным видом вломившийся внутрь, вряд ли может считаться добрым предзнаменованием.

– Цветы! Мне нужны цветы! Неважно, какие… хотя нет, не так. Мне нужны очень, очень красивые цветы, которые сделают девушку счастливой!

Поняв, что он пришёл не с инспекцией или какими-нибудь требованиями, хозяйка магазина порекомендовала жёлтые розы. Митермайер скупил половину жёлтых роз, имевшихся в магазине, попросил оформить из них букет, а затем направился в кондитерскую, где купил конфеты и ромовый торт Франкфурт-на-Корона. Проходя мимо ювелирного, он задумался о покупке кольца, но вскоре отказался от этой идеи, решив не забегать вперёд. Хотя главной причиной было всё же то, что у него уже просто не оставалось на это денег, а покупать абы что он не хотел.

С букетом цветов и коробкой с тортом Миттермайер приехал в дом своих родителей. Евангелина находилась в саду, подравнивая газон. Подняв глаза и увидев стоящего перед ней молодого офицера с официальным выражением лица, она удивлённо встала на ноги.

– В-вольф?

– Ева, прими это, пожалуйста, – напряжение, которое он испытывал во время сражений, было пустяком по сравнению с этим моментом.

– Это мне?.. Большое спасибо!

Для Миттермайера блеск её улыбки был почти ослепляющим.

– Евангелина…

– Да, Вольф?

Миттермайер заранее придумал множество красивых фраз для ухаживаний, но под взглядом фиолетовых глаз девушки все его шедевры красноречия затерялись где-то в сотнях световых лет, а единственным, о чём он мог думать, было то, какой же он болван.

Отец Миттермайера цокнул языком, наблюдая издали за этой сценой.

– Да что ж ты делаешь?! – крикнул он. – Возьми себя в руки, бездельник!

Он никогда не видел сына в бою, поэтому был бесконечно разочарован его нерешительностью после семи лет, понадобившихся, чтобы признаться в чувствах. Пока он смотрел на садовые ножницы в своей руке, Миттермайер, бурно жестикулируя, пытался объясниться с девушкой беспомощными, бессвязными фразами, а она слушала, опустив глаза и не шевелясь. Затем, внезапно, сын ландшафтного дизайнера обнял девушку, притянул её к себе и, призвав всю свою храбрость, неуклюже поцеловал.

– Вот так-то лучше, – удовлетворённо пробормотал его отец.

В тот день молодой офицер понял, что в мире есть нечто более важное для него, чем он сам. Более того, это есть прямо у него в руках.

Свадебная церемония прошла скромно. Вольфгангу Миттермайеру было двадцать четыре, Евангелине – девятнадцать. С тех пор прошло шесть лет. У них всё ещё не было детей, но это не омрачало их счастья.

В отличие от погибшего Зигфрида Кирхайса, Оскар фон Ройенталь никогда не возводил ни одной женщины в ранг идола в храме своего сердца. И, в отличие от своего друга Вольфганга Миттермайера, он никогда не строил романтических отношений ни с одной прекрасной юной девушкой.

Ройенталь привлекал внимание женщин с самого детства. Было что-то такое в его благородных чертах и гетерохромных глазах – чёрном, как глубокий колодец и голубом, как блеск клинка – что создавало почти мистическое впечатление, заставляющее вздыхать как молодых девушек, так и дам средних лет.</p

В последние годы этот молодой человек стал известен как великий адмирал Галактической Империи, сочетающий в себе мудрость и мужество.  Но даже прежде, чем его стали бояться как солдата за его безжалостность по отношению к врагам, он был известен среди знакомых своей холодностью по отношению к женщинам. Они влюблялись в него, а он, добившись желаемого, отбрасывал их.

За несколько лет, минувших после окончания Имперской Военной академии, они с Вольфгангом Миттермайером успели познакомиться и вместе пройти через множество сражений. Несмотря на разность происхождении и характере, они стали очень близки. В эти же годы Миттермайер женился на Евангелине и начал счастливую семейную жизнь, в то время как Ройенталь оставался холостяком, продолжая вести вольный образ жизни, который со стороны казался неразборчивостью в связях и распутством.

– Не стоит относиться к ним столь бессердечно, – не раз говорил ему Миттермайер, не в силах молча смотреть на это. На это Ройенталь неизменно кивал головой, но не делал ничего, чтобы воплотить совет друга в жизнь или изменить своё поведение. В конце концов Миттермайер понял, что это результат какого-то фундаментального искажения в личности Ройенталя, и перестал поднимать этот вопрос.

В 484-м году по Имперскому календарю они оба участвовали в боях на планете Капче-Ланка. В ужасной обстановке лютого холода, высокой гравитации и переменчивой атмосферы, разразилась жестокая наземная битва, в которой Ройенталь и Миттермайер, оба бывшие ещё лишь капитанами 3-го ранга, вели тяжёлый бой среди хаоса и путаницы, где не всегда можно было понять даже то, где находится линия фронта. Они стреляли из своих лучевых винтовок до тех пор, пока энергетические капсулы не опустели, а затем схватили ружья как дубины, в рукопашном бою вбивали в землю солдат Союза. Затем ледяной воздух рассекли удары топоров, и фонтаны быстро остывающей крови расцветили этот бесцветный мир.

– Эй, ты там жив ещё? – спросил Миттермайер.

– Да, вроде бы, – ответил Ройенталь. – Скольких ты завалил?

– Без понятия. А что насчёт тебя?

– Тоже не знаю. До десяти я ещё считал, но потом…

Окружённые врагами, потерявшие топоры, с окровавленными винтовками, погнутыми столь сильно, что их уже невозможно было использовать как дубины, двое мужчин готовились принять смерть. Они сражались так мужественно, так яростно и нанесли врагу такие потери, что на милосердие рассчитывать не приходилось, даже если они попробуют сдаться. Миттермайер беззвучно попрощался с женой.

Однако именно в этот момент рядом с рёвом возник имперский истребитель, запустивший ракету прямо в центр приближающихся солдат Союза. Грязь и лёд взлетели высоко в воздух, заслоняя и без того слабый свет. Радар вышел из строя, окружение в одном месте было прорвано и Миттермайеру с Ройенталем удалось воспользоваться неразберихой и сбежать.

В ту ночь в баре местной базы они поднимали тосты за своё чудесное спасение. Ароматный душ смыл кровь с их тел, но только алкоголь мог смыть кровь из их умов. И они пили, забыв об умеренности, пока, наконец, Ройенталь не выпрямился на своём стуле, глядя на друга. Что-то большее, чем простое опьянение, светилось в его разноцветных глазах.

– Ладно, Миттермайер, послушай-ка меня… Ты женат, но женщины… Женщины – это существа, которые рождены, чтобы предавать мужчин.

– Не стоит такого говорить, – не согласился с ним Миттермайер, представив себе лицо Евангелины.

Но его друг покачал головой:

– Нет, это правда. И моя мать тому отличный пример. Я расскажу тебе о ней… Мой отец был низкого происхождения, дворянин лишь по имени, но мать… она была из графского рода…

Отец Ройенталя закончил университет и стал чиновником в министерстве финансов, но очень рано его перспективы к росту в замкнутом и сословно-разделённом бюрократическом обществе наткнулись на стену. Однако он удачно вложился в платиновые и ниобиевые рудники, добившись успеха и сколотив состояние, став хоть и не безгранично богатым, но вполне достаточно для того, чтобы обеспечить семью на несколько поколений вперёд.

Он оставался холостым почти до сорока лет, когда смог приобрести недвижимость и облигации, полностью обеспечив себе жизнь. Только после этого он стал думать о том, чтобы создать семью. Он планировал найти себе жену из семьи средней знатности и среднего достатка, но партией, организованной для него знакомыми, оказалась Леонора, третья дочь графа Марбаха.

В Галактической Империи аристократические семьи поддерживались государством и в политическом, и в экономическом плане, однако это не могло уберечь все семьи от того, чтобы попасть в беду. Два поколения подряд главами рода фон Марбахов были распутники. Мало того, что они довели дела семьи до того, что им пришлось расстаться со всеми просторными поместьями и виллами, чтобы рассчитаться с долгами они вынуждены были продать даже полученные от Голденбаумов облигации с высокими процентами.

Когда разумный и расчётливый отец Ройенталя увидел портрет Леоноры во всей её красоте, он потерял голову. Рассчитавшись с долгами Марбахов, он переехал в новый дом вместе с прекрасной молодой женой на двадцать лет моложе него.

Брак принёс горе и мужу, и жене, хотя единственной проблемой был разрыв в возрасте. Муж чувствовал себя неполноценным из-за своего возраста и низшего происхождения, пытаясь компенсировать это материальными благами. Скорее всего, это и было главной ошибкой, но жена его поощряла. Снова и снова она выпрашивала у мужа дорогие подарки, а получая их – тут же утрачивала интерес.

Как это иногда случалось с женщинами из замкнутого мира высшего общества, мать Ройенталя верила не в науку, а в гадание и предсказание судьбы. У неё были голубые глаза, и когда она родила ребёнка с гетерохромией от своего такого же голубоглазого мужа, то на ум ей пришла не генетика, а лицо её темноглазого любовника.

Полагая, что это божья кара, призванная уничтожить её, женщина пришла в ужас. Деньги мужа позволяли ей жить в роскоши и иметь любовников. Она была красива, но не обладала навыками, чтобы жить самостоятельно. Что случится, если её выбросят на улицу к тому молодому человеку, который сейчас живёт богато благодаря её тайной финансовой поддержке? Несомненно, в итоге она потеряет не только материальный достаток, но и любовника.

– …И вот так собственная мать едва не выколола мне правый глаз. Я был новорожденным, только-только открыл глаза, и мой отец ещё не видел меня, – на губах Ройенталя играла кривая улыбка, пока он рассказывал эту историю. Миттермайер молча глядел на своего друга.

Одна сцена постоянно вставала перед глазами Ройенталя:

Изящная молодая женщина сидит на постели. Её тонкие черты застыли, а в глазах пляшет огонь безумия, когда она нацеливает острие фруктового ножа в правый глаз новорожденного, которого она прижимает к груди. Дверь открывается, и появляется служанка, принесшая своей госпоже тёплое молоко. Она издаёт пронзительный крик. Чашка разбивается, молоко заливает ковёр. В комнату вбегают люди. Рука женщины выпускает нож и тот падает на пол. Секунду спустя воздух разрывает плач ребёнка…

Он не мог помнить эту сцену, но всё же она отпечаталась у него в глазах и в сердце. И этот образ, пустивший глубокие корни в его разум, послужил причиной, из-за которой возникло его недоверие ко всем женщинам.

Миттермайер впервые узнал, что лежит за случайными связями и развратом его друга. Не в силах найти правильных слов, он сделал большой глоток пива. Разрываемый на части сочувствие и симпатией к другу с одной стороны и желанием встать на защиту женщин (в первую очередь своей жены) с другой, он отвернулся. В такие моменты ум и образование никак не помогали понять, что же можно ответить. Жизнь Миттермайера была счастливой, и сейчас это заставляло его чувствовать себя ничтожным.

– Послушай, Ройенталь, это просто мои мысли, но…

Однако, повернувшись к другу, Миттермайер закрыл рот. Молодой офицер с разными глазами упал лицом на стойку, отдавшись наконец в сладкие объятия Гипноса.

На следующий день страдающая похмельем парочка отыскала друг друга в офицерской столовой. Миттермайер, которому всё ещё кусок в горло не лез, тыкал в картошку с беконом кончиком вилки, когда его друг угрюмо заговорил:

– Вчера я выпил лишнего. И наговорил того, что не должен был. Пожалуйста, забудь обо всём.

– О чём ты говоришь? – спросил Миттермайер. – Я сам выпил столько, что ничего не помню.

– Хмм… Вот как? Что ж, в таком случае, всё к лучшему.

В улыбке Ройенталя сквозила ирония. Направлена ли была эта кривая улыбка на неумелую ложь Миттермайера или на собственное пьяное признание, он и сам не мог бы сказать. Как бы то ни было, с того самого дня они никогда больше не поднимали этой темы.

Вот такие отношения были между ними.

V

Зигфрид Кирхайс долгое время служил главным помощником Райнхарда, и когда он ушёл, чтобы командовать собственным флотом, многие офицеры пробовали заполнить оставленное им место рядом с Райнхардом. Тем не менее, ни одному из них не удалось долго продержаться на этой должности. Никто во Вселенной не разделял чувств Райнхарда так, как его рыжеволосый друг. И более того, сами офицеры часто колебались. Им недоставало слаженности с Райнхардом, так что очень быстро их работа превращалась в простую передачу его односторонних приказов.

Ещё когда Кирхайс был жив, Райнхард, в поисках офицеров штаба, взял под своё покровительство Пауля фон Оберштайна. Теперь же он искал себе помощника, обладающего хотя бы десятитысячной долей таланта и преданности Кирхайса.

Но однажды к нему пришёл Артур фон Штрейт.

Штрейт прежде служил под началом герцога Брауншвейга, возглавлявшего конфедерацию аристократов, и предложил своему господину следующее: «Вместо того чтобы устраивать масштабную гражданскую войну, которая погрузит в хаос всю Империю, нам следует решить эту проблему, убив одного Райнхарда». Этим предложением он навлёк на себя гнев герцога и был изгнан. Когда впоследствии он попал в руки Райнхарда, молодому гросс-адмиралу понравилось уверенное поведение этого человека, и он отпустил его.

Райнхард вообще был очень чувствителен к красоте или уродству действий людей, и поэтому без колебаний хвалил таких, как Штрейт, даже если они были его врагами.

В сентябре предыдущего года, когда Райнхард потерял того, кто был ему ближе брата, шок и горе почти сломили его. Хотя, как ни странно, Райнхард не испытывал ненависти к Ансбаху, человеку, убившему Зигфрида Кирхайса. Его собственное чувство вины было слишком глубоким, и, кроме того, он нашёл красоту в действиях Ансбаха, отдавшего собственную жизнь в попытке отомстить за своего господина.

С другой стороны, к своему погибшему врагу, герцогу Отто фон Брауншвейгу, Райнхард испытывал гнев пополам с презрением. Этот человек, чьи тщеславие и гордыня привели его к жалкой смерти, заслуживал презрения за то, что не умел правильно распоряжаться людьми вроде Ансбаха и Штрейта.

«Он был обречён на гибель. И так уж вышло, что я стал орудием рока», – считал Райнхард. И потому не испытывал ни малейших угрызений совести.

Итак, однажды к Райнхарду пришёл Артур фон Штрейт. Его попросил об этом один из родственников, которому он был обязан и не мог отказать в просьбе. Тем более что и он, и его семья оказались выброшены на улицу после полной конфискации имущества.

«Если ты склонишься перед Райнхардом, он точно оставит нам что-нибудь. Пусть не всё, но хотя бы часть наших активов», – сказали ему.

И Штрейт пообещал сделать то, чего больше никогда не собирался делать, преодолел смущение и поклонился своему бывшему врагу.

Выслушав его, Райнхард чуть улыбнулся и кивнул:

– Хорошо. Я не буду слишком жесток к нему.

– Я очень благодарен вам за это.

– Однако у меня есть одно условие, – улыбка Райнхарда исчезла. – Вы будете работать на меня в штабе командования.

Штрейт молчал.

– Я с уважением отношусь к вашим суждениям и планам. Я долго позволял вам оставаться без дела, но теперь наступил новый год. Вам не кажется, что пора уже отказаться от преданности своему старому господину, за которую вы так цепляетесь?

Штрейт, слушавший с опущенной головой, наконец поднял взгляд. Его глаза сияли решимостью.

– Я не знаю, что сказать в ответ на ваше щедрое предложение, ваше превосходительство. Разве что, взамен на доброту, проявленную к такому глупцу, как я, прошу принять мою полную и искреннюю преданность.

Артур фон Штрейт был произведён в контр-адмиралы и стал старшим адъютантом Райнхарда. А лейтенант Теодор фон Рюке стал младшим адъютантом, и это стало подтверждением тому, что никто не способен в одиночку заменить Кирхайса. В случае Рюке, звание и возраст не имели значения, он, по сути, стал помощником контр-адмирала Штрейта.

Ни для кого не было секретом, что Штрейт был прежде врагом Райнхарда, поэтому решение назначить его на такую должность удивило многих.

– Смелый поступок, вот так просто взять и сделать, – Миттермайер, почти столь же известный своей смелостью, как и его командир, был глубоко впечатлён.

Точка зрения, что «начальнику штаба Оберштайну это не понравится…» тоже была широко распространена, но в этом случае предположения оказались не верны, так как Оберштайн полностью согласился с выбором главнокомандующего. Ему были известны таланты Штрейта, а кроме того, он видел политическую выгоду в том, что Штрейт, бывший верным вассалом герцога Брауншвейга, подчинился Райнхарду. Тем не менее, если бы в будущем он приобрёл слишком много власти, Оберштайн, несомненно, постарался бы избавиться от него…

У Оберштайна не было семьи. В его официальной резиденции у него был лишь один дежурный слуга, а в личном доме – дворецкий и служанка, супружеская пара средних лет. Был, однако, один «член семьи», нуждающийся в заботе.

Это был пёс, старый на вид далматинец. Весной прошлого года, когда Липпштадтская война ещё не разгорелась, Оберштайн как-то раз возвращался в адмиралтейство после того, как уходил пообедать. Он уже поднялся по ступенькам и собирался войти в атриум, когда на лице стоящего у дверей охранника появилось странное выражение. Обернувшись, Оберштайн увидел, что за ним бежит старый пёс, тощий и грязный, и виляет своим тонким хвостом.

Начальник штаба, известный своей холодностью и жестокостью, неохотно произнёс:

– Что здесь делает эта собака?

Лицо охранника застыло с выражением паники, когда к нему обратились неорганические, искусственные глаза, сверкающие зловещим светом.

– А, эм… А разве это не собака вашего превосходительства?

– Хмф, неужели похоже, что эта собака может принадлежать мне?

– Т-так она не ваша?

– О, так значит, она и вправду похожа на мою?

Странно тронутый, Оберштайн кивнул головой. И с того самого дня безымянный пёс стал частью семьи начальника генерального штаба Имперской Космической Армады.

Престарелый пёс, хотя и спасённый от бродячей жизни, не обладал почти никакими достоинствами и ничего не ел, кроме разваренного куриного мяса.

– Адмирал флота Галактической Империи, который может одним взглядом заставить замолчать кричащего ребёнка, бегает посреди ночи в мясной магазин, чтобы купить курицу для какой-то шавки, – поведал Нейхардт Мюллер в офицерском клубе об этом забавном факте после того, как заметил вечером Оберштайна за этим занятием.

На лицах Миттермайера и Ройенталя появилось такое выражение, будто они хотят что-то сказать, но в итоге оба смогли сдержаться и промолчали.

– Ха. Значит, нашего начальника штаба ненавидят люди, но любят собаки? Что ж, полагаю, неудивительно, что собаки ладят друг с другом, – это оскорбление прозвучало из уст Фрица Йозефа Биттенфельда, командира флота Шварц Ланценрайтеров.

Биттенфельд славился своей яростью в битве, про него говорили, что «если бы сражение было ограничено двумя часами, то даже Миттермайеру или Ройенталю пришлось туго в бою с ним». Однако эта оценка также свидетельствовала о нетерпеливости Биттенфельда. Когда нужно было нанести мощный удар, атаковав всеми силами, то для командования нельзя было найти никого лучше Биттенфельда, но если противник выдерживал этот первый удар, то Биттенфельд терялся, не в силах поддерживать тот же напор. Хотя справедливости ради стоило заметить, что немногие враги могли выдержать этот первый удар…

– Биттенфельд, несомненно, силён, – сказал как-то Ройенталь Миттермайеру, когда они выпивали наедине. – Если бы нам однажды пришлось сражаться друг с другом, у него точно было бы преимущество в начале боя. Хотя к его концу победителем бы остался я.

Впрочем, число противников, в победе над которыми адмирал с разными глазами не был уверен, можно было пересчитать по пальцам одной руки.

Реформы Райнхарда не признавали «священных коров». Даже расточительство и роскошь, изобильно цветущие при императорском дворе, не избежали его внимания.

Хотя сам дворец Нойе Сан-Суси избежал уничтожения, но его просторные сады были закрыты, половина величественных строений опустела, и по ходу дела было распущено множество слуг и придворных дам.

Большинство оставшихся были пожилыми людьми. Поговаривали, что герцог Лоэнграмм просто ненавидит великолепие дворца. Хотя у Райнхарда было своё мнение на этот счёт. Большинству пожилых слуг, которые провели десятилетия во дворце, было уже слишком поздно приспосабливаться к жизни в мире за его пределами. А вот молодые ещё имели крепкие спины и способность к адаптированию, да и спрос на рынке труда в Империи есть. Они смогут найти себе другую работу.

Райнхард скрывал такую доброту – или снисходительность – за маской безжалостных амбиций. Единственным, кто мог понять его без единого слова, был Зигфрид Кирхайс. А так как Райнхард упрямо отказывался отвечать тем, кто задавали ему вопросы, то его действия интерпретировали как результат ненависти к императору. В конце концов, эта ненависть ведь и впрямь существовала…

Когда этот молодой могущественный вассал избавится от малолетнего императора и наденет на голову самую ценную из корон? Не только Империя, всё человечество, казалось, затаив дыхание, ждёт этого.

На протяжении пяти столетий, прошедших с тех пор, как Рудольф фон Голденбаум упразднил республиканское правительство и основал Галактическую Империю в 310-м году космической эры, слово «император» было словом, обозначающим главу рода Голденбаумов. Когда одна семья или династия делает нацию своей собственностью и монополизирует трон верховного властителя на пятьсот лет, это начинает восприниматься как ортодоксальная система, приобретая ауру святости и неприкосновенности.

Но разве где-то написано, что узурпация хуже, чем наследственная преемственность? Или это просто самооправдание, которое правители используют для защиты власти, которой обладают? Если узурпация и вооружённое восстание являются единственным способом уничтожить монополию на власть, то никого не должно удивлять, что те, кто жаждет перемен, идут по единственной доступной им дороге.

Однажды, когда Оберштайн пришёл к Райнхарду, он окольным путём спросил у него, как тот собирается поступить с юным императором.

– Я не стану убивать его.

По ароматной жидкости цвета крови в хрустальном бокале, который держал Райнхард, пробежала едва заметная рябь, отразившаяся в его льдисто-голубых глазах.

– Оставим его в живых. Он обладает ценностью, и я могу его использовать. Вы согласны, Оберштайн?

– Несомненно. Пока что.

– Да, пока что…

Райнхард приложился к бокалу. Когда жидкость пролилась ему в горло, по телу разошлось ощущение тепла. Оно согрело ему грудь, но никак не могло заполнить пустоту в ней.