Глава 9. Да здравствует любовь

Моя сестра, под предлогом того, что я «игнорировала ее», — отвела взгляд, когда мы встретились в коридоре — схватила меня за волосы, притащила к моей комнате и швырнула меня внутрь. Борясь с болью в локте, вызванной сильным ударом об твердый пол, я подняла взгляд и увидела отморозков, которых привела моя сестра; они радостно кричали мне какие-то непристойности. В комнате пахло чем-то кислым, словно здесь была свалка, заваленная пивными бутылками и пустыми банками. Я попыталась сбежать, но, едва я развернулась, какой-то парень с мертвым взглядом и недостатком передних зубов пнул меня по голени, и я упала. Все захохотали.

После этого начались привычные развлечения. Я была их игрушкой. Кто-то налил до краев стакан виски, и велел мне выпить его. Естественно, у меня не было права отказаться, и я нехотя потянулась к стакану. В это время женщина, вылившая на себя столько духов, что пахла, как растение, покрытое клопами, заявила, что время вышло, и подмигнула стоявшему рядом с ней мужчине. Он завел мне руки за спину и, удерживая их, силой открыл мой рот. Женщина залила мне в него виски из стакана.

По прошлому опыту я знала, что меня ждет худшее наказание, если я буду упорно отказываться пить. Поэтому я сдалась и проглотила виски, лившееся мне в рот. Я отчаянно старалась не взвыть из-за жжения в горле и странного запаха, похожего на смесь лекарств, алкоголя и пшеницы. Толпа глумилась.

Кое-как я смогла выпить целый стакан. В течение десяти секунд после этого я почувствовала сильную тошноту: внутри горело все — от горла до желудка; все вокруг помутнело и кружилось, словно кто-то схватил меня за голову и тряс ее. Я была на грани острого отравления алкоголем. Неподалеку раздался зловещий шум. «Что ж, пришло время для второго!» Женщина поставила передо мной второй стакан.

У меня уже не было сил, чтобы убежать, да и руки, державшие меня, не вышло бы сбросить, как я ни старалась бы. В меня начали заливать стакан, и я зашлась в жутком кашле примерно после половины стакана. Мужчина, державший мои руки, сказал: «Омерзительно.» При этом он отпустил мои руки и оттолкнул меня. Потеряв чувство равновесия, я чувствовала себя так, словно взлетела к потолку и удерживалась под ним, но в действительности лишь растянулась на полу.

В отчаянии пытаясь хоть как-то сбежать, я поползла к двери, но кто-то схватил меня за лодыжку и потянул обратно. Моя сестра присела рядом со мной и сказала: «Если ты продержишься час, и тебя не стошнит, то я отпущу тебя». Я хотела помотать головой, понимая, что у меня просто нет шансов, но она ударила меня в живот до того, как я отказалась. Она даже не собиралась дать мне шанс. Внезапно я обнаружила, что меня рвет; а толпа ликует.

Низкая толстая женщина объявила, что я буду наказана за поражение в игре, и вытащила электрошок. Звук, похожий на взрыв петарды, заставил меня съежиться. Я знала о том, какую боль может причинить эта штука, намного лучше, чем сама хозяйка шокера.

Она незамедлительно поднесла электрошок к моей шее, и из моего горла вырвался вопль, какой я и представить не могла. Посчитав это забавным, женщина использовала электрошок в других местах, пытаясь найти места с тонкой кожей. Снова. И снова. И снова. И снова.

Словно пытаясь заполнить промежутки между вспышками боли, алкоголь вновь вернул мою тошноту. Когда меня вырвало во второй раз, толпа засвистела, а удар электрошоком был особенно продолжительным.

И даже после этого я не чувствовала страданий. Таких вещей было недостаточно для «отмены».

Обыденность — страшная вещь; я уже научилась переживать такие муки. Я очистила свои мысли, приготовившись к любой атаке, и заполнила свой разум музыкой. Пока они осыпали меня ругательствами, я сосредоточилась на точном воссоздании музыки в моем сознании, чтобы притупить остальные чувства.

Я решила, что завтра отправлюсь в библиотеку и прихвачу там побольше дисков с музыкой. В маленькой серой библиотеке, что находилась поблизости уже более тридцати лет, было не очень много книг, но она была богата на музыкальные записи, и я почти каждый день слушала их коллекцию в уголке для прослушивания.

Поначалу я любила интенсивную музыку, которая пыталась унести мою печаль, но вскоре я заметила, что лучше всего помогает справиться со страданиями не превосходный текст песни и не красивая мелодия; лучше всего помогала «чистая красота». После этого мои вкусы переключились на более спокойные композиции. Рано или поздно «смысл» и «уют» оставят тебя позади. «Красота» никогда не прижмется к тебе, но останется на своем месте. Даже если я не пойму чего-то сразу, она терпеливо будет ждать, пока я не приду.

Боль уничтожает все позитивные эмоции, но ты не можешь утратить чувства красоты чего-то действительно красивого. На самом деле, боль лишь подчеркивает красоту, делает ее более явной. То, к чему нельзя отнести это утверждение, — лишь имитация истинной красоты. Просто веселая музыка, просто интересные книги, просто глубокие картины — на них нельзя было положиться в трудную минуту, так насколько важны они могли быть на самом деле?

Как сказал Пит Таунсенд, «Рок-н-ролл не решит твоих проблем, но он позволит тебе наплевать на них». Действительно, мои проблемы не будут решены. В этом суть моего спасения. Я не верила ни одной мысли, в которой были предпосылки к решению моих проблем. Если ничего нельзя сделать, то ничего и не будет сделано. Забудь о таком «утешении», как гадкий утенок, ставший прекрасным лебедем. Я считала, что гадкий утенок должен обрести счастье, оставаясь гадким.

Как долго это продолжалось? Возможно, счет шел на минуты; возможно, на часы. Так или иначе, когда я пришла в себя, моя сестра ушла вместе со своими друзьями. Я смогла пережить еще один день их издевательств. Я победила.

Я поднялась и прошла в кухню, чтобы прополоскать горло, после чего пошла в туалет, где меня снова вырвало. Я встала перед раковиной, чтобы почистить зубы.

Я выглядела ужасно. Мои глаза опухли и покраснели, лицо было бледным, а на рубашке были пятна виски, рвоты и крови. Я не понимала, откуда взялась кровь, и осмотрела сама себя на предмет ран, но ничего не нашла. Но, начав чистить зубы, я поняла: когда меня били электрошоком, моя щека оказалась повреждена. Зубная щетка окрасилась в красный.

Было четыре часа утра. Я взяла из шкафчика в гостиной аспирин и лекарство для желудка, переоделась ко сну, и легла в кровать. Не имеет значения, как сильно я страдала, не было ничего, что могло бы изменить то, что завтра меня ждет очередной школьный день. Я должна позволить своему телу хотя бы немного отдохнуть.

Я взяла плюшевого медведя из-под подушки и обняла его. Такой способ самоуспокоения серьезно озадачивал даже саму меня. Но я решила, что нет нужды с этим бороться. Хоть я уже долго стремилась к мягким объятьям, я знала, что нет ни одного человека, который мог бы дать их мне.

_______________

Общественная старшая школа, дававшая ощущение изолированности из-за толстых деревьев вокруг нее, не была местом, которое я посещала с охотой. Я надеялась посещать местную частную школу, но моя мать настаивала на том, что женщинам не нужно превосходное образование, а мой отчим утверждал, что, в какую старшую школу я бы ни пошла, ничего не изменится, отказав мне в праве сдавать вступительные экзамены где-либо, кроме общественной школы в одной остановке от дома.

Звонок на урок просто игнорировался, и болтовня продолжала звучать в кабинетах. Занятия не несли ничего полезного, и к полудню классы покидала примерно треть учащихся. За спортзалом валялись сотни окурков, и примерно раз в месяц кто-нибудь попадал в полицию или беременел и отчислялся из школы; такой была наша школа. Но я говорила себе, что должна быть благодарна просто за то, что я хотя бы хожу в старшую школу. У некоторых детей нет возможности получить даже нормальное среднее образование.

Начались послеобеденные занятия. В классе было так шумно, что я не могла разобрать ничего из того, что говорил учитель, так что я просто начала читать учебник, когда что-то ударило меня сзади по плечу. Это был бумажный пакет, в котором было что-то еще. Немного кофе пролилось, и мои носки испачкались. Раздался хохот, но я даже не повернулась. Во время урока они не сделают ничего хуже этого. Если бросок бумажного пакета в меня — все, что они сделают, я могла проигнорировать это и продолжить учиться.

Я неожиданно подняла глаза и встретилась взглядом с учительницей. Это была молодая женщина, двадцати пяти — тридцати лет. Она должна была видеть бумажный пакет, но она сделала вид, что ничего не заметила. Но я не винила ее за это. Я бы точно так же не сделала ничего для нее, если бы целью учеников стала она. Мы заботились только о себе.

После школы я направилась прямиком в городскую библиотеку. Я хотела послушать музыку, да, но я также хотела быстро попасть в тихое место, где можно вздремнуть. Было неудобно использовать библиотеку как интернет-кафе,* но я не знала других мест, где я могла бы спокойно поспать.

Дома отчим с сестрой могли в любой момент разбудить меня и избить; в школе, если я буду беспечно дремать за партой, из-под меня могут выдернуть стул или кто-нибудь додумается высыпать мне на голову мусор. Я не могла спать в тех местах, так что я спала в библиотеке. К счастью, люди, которые хотели навредить мне, к библиотеке даже не подходили. К тому же, здесь я могла читать книги и даже слушать музыку. Библиотеки — потрясающее изобретение.

Ограничение сна существенно ослабляет человека. Простое сокращение времени моего сна в два раза серьезно снижало мою способность сопротивляться физической боли, оскорблениям и тревоге о будущем. Если я хоть раз дам слабину, мне потребуется много времени и сил, чтобы придти в норму. Нет, если я не буду осторожна, возможно, я никогда не приду в норму.

Я должна быть сильной и стойкой. Поэтому нормальный сон очень важен для меня. В дни, когда у меня не получалось спать больше четырех часов дома, я спала в библиотеке. Я не могу сказать, что жесткий стул в учебной комнате был удобным для сна, но эта комната была единственным местом, к которому я могла относиться. В часы работы — с девяти утра до шести вечера.

Послушав легкую музыку, я взяла «Правила виноделов» Джона Ирвинга и начала читать. Моя сонливость достигла пика, когда я прочитала лишь несколько страниц. Время пронеслось так быстро, словно кто-то украл его, и вот уже библиотекарь трясет мое плечо, чтобы сообщить, что библиотека уже закрывается. Вчерашний алкоголь уже окончательно выветрился, и боль успокоилась. Я наклонила голову, вернула книгу на стеллаж, и вышла из библиотеки.

Когда я вышла, на улице уже окончательно стемнело. В октябре солнце садится очень рано. По пути домой ветер заставлял меня дрожать, а я думала о том же, о чем и всегда.

Придет ли письмо сегодня?

_______________

Прошло пять долгих лет с тех пор, как мы начали переписываться. За это время моя жизнь сильно изменилась. Мой отец умер от инсульта, и через несколько месяцев моя мать вышла за человека, ставшего моим отчимом. Моя фамилия сменилась с «Хидзуми» на «Акадзуки», и у меня появилась сестра на два года старше меня.

В тот же момент, когда, весной первого года средней школы, я увидела мужчину, за которого мать собралась выйти замуж, я поняла, что моя жизнь будет полностью разрушена, и сказала себе: «Ты обречена».

Каждая деталь, которую я замечала в нем, вызывала у меня плохое предчувствие. Хоть я и не могла точно выразить словами, чем было вызвано это предчувствие, сейчас, после семнадцати лет жизни, мне не нужно было говорить что-то вроде «Думаю, я бы назвала его плохим человеком» или «Думаю, я бы назвала его хорошим человеком» — с первого взгляда было видно, что он явно был плохим человеком. Так мне говорили подсознательно накопленные знания. Почему из всех людей мира моя мать выбрала этого разносчика заразы?

Как я и предсказывала, мой отчим был просто образцом приносящего беды. У него было чувство неполноценности из-за его социального положения, и он уклонялся от возможности «сбить» кого-то другого, чтобы занять его место в обществе. К тому же он был трусом, так что он мог нацелиться лишь на тех, кто слабее него. Он бранил обслуживающий персонал за «едва предоставленное обслуживание», специально спрашивая их имена, чтобы оскорблять их; или, когда в него сзади въехала машина, он заставил целую семью кланяться и извиняться прямо на улице.

Видимо, он искренне верил, что такие действия были «мужественными», а сам он оказывал тем людям услугу. Но ужаснее и беспокойнее всего было то, что моя мать по крайней мере казалась проникшейся его представлениями о «мужественности», порожденными его собственным чувством неполноценности. А сам он уже был настолько безнадежен, что ему ничем нельзя было помочь.

Как и любой другой человек с подобным образом мышления, мой отчим верил, что применение насилия для защиты его положения главы семьи было неотъемлемым элементом «мужественности». Остальные элементы? Пиво, сигареты, азартные игры. Он чтил это как символы «мужественности». Возможно, он бы добавил в этот список «женщин», но, увы, никакая работа над его «мужественностью» не заставила бы ни одну женщину — исключая мою мать — приблизиться к нему.

Видимо, понимая это, он периодически повторял, хоть его никто и не спрашивал, что-то вроде этого: «Любовь к моей единственной и неповторимой жене заставляет меня чувствовать, что у меня есть, ради чего жить. Так что, хоть у меня и было множество возможностей уйти к другим женщинам, меня это просто не интересует». И, разумеется, едва эти слова слетали с его губ, он бил мою мать. Я множество раз пыталась прервать насилие, но моя мать говорила мне: «Кирико, пожалуйста, молчи. Твое вмешательство лишь усложнит все».

После этих слов я просто начала стоять рядом и смотреть. Как бы то ни было, это выбор моей матери. Я могу лишь наблюдать за происходящим.

Однажды, когда мы с ней остались наедине, я спросила: «Ты не думала о разводе?» Но она на это говорила что-то вроде «Я не хочу беспокоить своих родителей» или «Я безнадежна без мужчины», и даже завершила свою речь так: «У всех есть свои недостатки».

Наверное, это был полный набор того, что я бы не хотела услышать от нее.

_______________

Постепенно мой отчим направил свое насилие и на меня, свою падчерицу, тоже. Что ж, это было естественным развитием событий.

Он начал избивать меня по таким незначительным поводам, как слишком раннее возвращение из школы или слишком позднее возвращение домой. Его рукоприкладство постепенно становилось серьезнее, пока однажды он, напившись, не столкнул меня с лестницы. Все было не так серьезно, как могло быть, — обошлось без серьезного вреда здоровью — но это происшествие привело мою мать в ярость, и на следующий день она намекнула о том, что у нее появились мысли о разводе.

Да, лишь намекнула. Зная о гневе своего мужа, она была осторожна и не произносила слова «развод». Она просто сказала: «Если ты продолжишь относиться к нам с Кирико в таком духе, я буду вынуждена принять меры».

Но ей не было позволено продолжить. Мой отчим схватил стакан, стоявший рядом, и швырнул его в окно. В это время я была в своей комнате и читала справочник. Когда я услышала звон разбившегося окна, моя ручка замерла, и я нерешительно задумалась, должна ли я выйти и проверить, что случилось в гостиной.

Буквально сразу же дверь резко распахнулась, и мой отчим ворвался в комнату. Я съежилась, и, думаю, мне нужно было закричать — закричать так громко, как я только могла. Возможно, кто-нибудь из соседей услышал бы крик и прибежал…

Конечно же, я шучу.

Моя мать прибежала за отчимом, рыдая: «Хватит, она не имеет к этому отношения». Но он ударил меня, несмотря ни на что. Я упала со стула и ударилась головой об стол. Я не подумала ничего, кроме «Здорово, он даже не даст мне спокойно учиться». Хотелось мне этого или нет, ежедневное домашнее насилие сделало меня привычной к подобному.

Но, когда он нанес мне второй удар, третий, четвертый, пятый, леденящий страх поднялся из глубины моей души. Я впервые испытала что-то подобное. Меня посетила неожиданная мысль — что, если этот человек не знает, когда остановиться? Я немедленно заплакала; мое тело дрожало. Возможно, слезы лились из-за того, что я уже предсказала будущую трагедию. Моя мать не оставляла попыток схватить отчима за руку, но из-за огромной разницы в силе она быстро прекратила это.

«Это твоя вина, — сказал он. — Я так поступаю не из-за того, что мне этого хочется. Но если ты собираешься выставлять меня на посмешище, я отыграюсь и на ней тоже. Это все — твоя вина…»

Я понятия не имела, о чем он говорил, но кое-как поняла, почему он избил меня, а не мою мать, на которую он был зол. Это было эффективнее, чем бить непосредственно ее.

Он бил меня около двух часов подряд. Как он и хотел, моя мать больше не заикалась о разводе.

Словно ему это доставляло удовольствие, с тех пор, когда я его не слушалась, он бил мою мать; когда она не слушалась его, он бил меня.

_______________

Единственным спасением была переписка с Мидзухо. Если в моей жизни и был момент, о котором я вспоминала с благодарностью, это был тот день, когда я убедила Мидзухо стать моим другом по переписке. Я ждала возможности для этого с того момента, когда, осенним днем шестого года обучения, наш классный руководитель сказал, что Мидзухо должен перевестись в другую школу. Но я боялась, мне было трудно сделать первый шаг; в конце концов, я так и не смогла заговорить о переписке до последнего школьного дня Мидзухо. Если бы тогда я не набралась смелости и не начала переписку с ним, то я, не имея причины жить, вероятно, умерла бы в тринадцать или четырнадцать лет. Я благодарила за это себя в прошлом.

Если честно, «переписка», о которой я говорю, вероятно, отличается от того, что представило бы большинство людей. Я не писала в своих письмах печальных историй о том, как я жила в страхе перед отчимом, сводной сестрой и школой, чтобы не заставлять его жалеть меня. Я начинала писать о том, что было на самом деле, в течение нескольких месяцев после начала переписки, но затем — когда приехал отчим, а моя жизнь полностью изменилась — я начала лгать абсолютно обо всем.

Я не могу сказать, что мне не хотелось пожаловаться и выплакаться, чтобы Мидзухо утешил меня. Я боялась, что моя смена темы заставит и его изменить письма. Если бы я в точности описывала свои страдания, Мидзухо начал бы волноваться обо мне, аккуратно выбирая безобидные темы и не рассказывая больше о хороших событиях из своей жизни. После этого наша переписка превратилась бы в письменную форму консультаций психолога.

Я не хотела этого. Поэтому я создала вымышленную «Кирико Хидзуми». Мой отец умер, моя мать вышла за ужаснейшего человека в мире, в школе меня сопровождала ужасная травля, но в письмах я не давала ни малейшего намека на это. Все это происходило с Кирико Акадзуки, но не имело отношения к Кирико Хидзуми. Кирико Хидзуми была девочкой, жившей нормальной, полноценной жизнью; девочкой, способной осмыслять то счастье, которым она была благословлена.

Я наслаждалась, на короткое время становясь ей, чтобы писать письма. Уже ко второму предложению я могла полностью вжиться в роль Кирико Хидзуми. Складывая множество мелких деталей, делающих мою ложь правдоподобной, я словно жила двумя жизнями одновременно.

Иронично, но моя вымышленная жизнь вскоре вышла для меня на первый план. Например, если бы я написала по письму от лица Кирико Хидзуми и Кирико Акадзуки и попросила незнакомых людей угадать, какое из них описывает настоящую жизнь, я бы ожидала, что девять из десяти выберут письмо Кирико Хидзуми. До такой степени я слилась с вымыслом и отстранилась от реальности. Бесконечные дни насилия. Если бы произошло хотя бы незначительное изменение, я бы стала ближе к реальности.

_______________

Я любила Мидзухо.

Любила, хоть и чувствовала, что странно «любить» кого-то, кого не видела уже пять лет, просто потому что мы хорошо ладили. Как я вообще влюбилась в получателя моих писем, лицо которого я уже с трудом могла представить?

Возможно, так вышло из-за того, что никто, кроме него, не мог стать объектом моей влюбленности, у меня просто не было другого выбора, кроме него; у меня не было серьезных оснований, чтобы отбросить эту версию. Кроме того, я могла влюбиться из-за того, что вне нашей переписки мы практически не общались, так что я знала его только с хорошей стороны.

Как ни странно, я была уверена в своей влюбленности. Мидзухо был единственным человеком в мире, к которому я испытывала что-то подобное. У меня не было оснований для этого, но они и не были нужны мне. Я никогда не стремилась заставлять себя оправдывать или логически объяснять собственные чувства. Влюбленность не требует объяснений. Если кто-то считает, что подобные объяснения необходимы, то — на мой взгляд — для этого человека любовь — не цель, а лишь средство.

Мысленно я, стремясь сохранить свой рассудок, создала воображаемого Мидзухо, основываясь на его письмах, почерке и канцелярских принадлежностях.

В моем воображении он сильно вытянулся после окончания младшей школы, и сейчас он был примерно на голову выше меня. Подходящая разница в росте для объятий. Несмотря на то, что в письмах он был веселым и общительным, я представляла, что при личной встрече он будет слишком застенчив, чтобы хотя бы взглянуть мне в глаза, и не сможет подобрать слова при общении. Из-за этого он периодически будет говорить мне просто удивительные вещи без капли сомнения. Обычно у него было бы мрачноватое выражение лица, его речь в лучшем случае можно было назвать спокойной, а в худшем — безразличной, но, как и в двенадцать лет, у него на лице временами мелькала бы улыбка. Эта обезоруживающе милая улыбка заставала бы меня врасплох.

Таким был Мидзухо, которого я представляла. Позже, когда мы встретились, я была потрясена тем, что многие из моих предсказаний попали в самую точку.

_______________

Когда я вернулась домой, я не проверяла почтовый ящик, заглянув под фигуру совы, стоявшую у входной двери. Я договорилась с дружелюбным почтальоном, чтобы он клал туда все письма от Мидзухо Югами. Конечно, не всегда почту приносил один и тот же человек, так что иногда письма все же оказывались в почтовом ящике.

Посмотрев под совой, я увидела, что письма не было. Вздохнув, я открыла входную дверь и сразу же пожалела об этом. Сперва я должна была проверить, что за ней. Мой отчим только положил свой портфель и начал снимать обувь.

— Я вернулась, — кротко сказала я.

Он быстро повернулся ко мне спиной, спрятав что-то в карман пиджака. Это действие странным образом приковало мое внимание. У меня появилось плохое предчувствие.

— Привет, — ответил он.

Я отметила, что его ответ определенно звучал неловко. Словно ответ виноватого в чем-то человека. Мое беспокойство усилилось. Я решительно спросила:

— Эм, ты сейчас что-то спрятал?

— Хм-м-м?

Его голос моментально помрачнел. Он принял агрессивную позу и вдохнул, словно готовясь кричать. Но это дало мне понять, что он определенно чувствует вину за что-то. И, несомненно, это имело отношение к тому, что он спрятал в карман. У такого наглого человека просто не могло быть других причин, чтобы скрывать обычное письмо.

— Это кое-что, адресованное мне, — агрессивно заявил он. — Тебе бы следовало следить за своим языком.

Понимая, что не услышу ничего, кроме отговорок, если спрошу косвенно, я задала вопрос в лоб:

— В таком случае, мог бы ты показать это мне? Всего на секунду.

На его лице мгновенно отобразилась паника. Но не менее быстро его выражение лица сменилось на ярость. В этом было одно из его убеждений — он считал, в таких ситуациях побеждает тот, кто первым получит преимущество и наорет на своего соперника. Это действительно было эффективно, когда соперник был слабее и не имел оснований для конфликта.

— Что ты о себе возомнила? — прорычал он, приближаясь ко мне. Я почувствовала запах жира. Он схватил меня за воротник и легко ударил меня по щеке.

Однако, в этот момент я заметила, что из его кармана слегка выглядывал конверт. По серой бумаге высокого качества и почерку, которым был написан адрес, я узнала письмо Мидзухо. Отчим заметил, куда я смотрю, отпустил мой воротник и оттолкнул меня.

— Не испытывай судьбу, — сказал он, поднимаясь по лестнице.

Я хотела отправиться за ним, но ноги не слушались меня. Мое тело знало, что противостоять ему бессмысленно.

Я рухнула на пол. Отчим был одним из тех, кого я хотела бы оставить в неведении насчет моей переписки. Сейчас он заперся в кабинете, чтобы прочитать письмо, которое Мидзухо отправил мне. Узнав об очередной моей слабости, он усмехнется.

Он всегда вел себя так. Не уверена, что моего отчима можно было назвать «подглядывающим», но он хотел знать все секреты всех членов семьи. Казалось, он слишком сильно — для поборника мужественности — наслаждался всем, что касалось сплетен. Он требовал от моей матери отчетов обо всех звонках. Он лично вскрывал все письма, приходившие к нам. Он всегда пользовался возможностью, чтобы порыться в чужом телефоне — хотя меня эта беда миновала, потому что у меня не было сотового. И я не раз и не два видела, как он пробирался в мою комнату, чтобы порыться в моих вещах.

А теперь это. Я должна была смириться с тем, что он прочитает письмо. В нем наверняка не было ничего постыдного. Не считая того, что я непрерывно лгала, наша переписка была абсолютно нормальной. Было не о чем беспокоиться из-за того, что письмо будет прочитано.

Чего я боялась намного больше, так это того, что мой отчим, чтобы скрыть тот факт, что он читал письмо, предназначенное мне, уничтожит улики где-нибудь на железнодорожной станции или выбросит их в урну у супермаркета. Хоть я всего лишь представила это, мой пульс участился. Эти письма были моим сокровищем. Моей верой. Моей жизнью. Потерять письмо для меня больнее, чем гореть заживо.

На следующий день, когда отчим ушел на работу, я, забыв про стыд и гордость, рылась в мусорных урнах вокруг дома. После этого, взяв фонарик, я обыскала урны, стоявшие по пути к его работе. В туалете супермаркета, находящегося неподалеку от его фирмы, я нашла скомканный серый конверт. Но важнейшее — содержимое конверта — так и не было найдено.

Если бы это был единичный случай, то я смогла бы смириться с потерей. Я бы просто написала, что положила письмо в сумку, чтобы прочитать в другом месте, и потеряла его по дороге. Но я была уверена, что после этого случая отчим будет внимательнее относиться к почтовому ящику и его окрестностям. Когда он найдет письмо, адресованное Кирико Хидзуми, он радостно уберет его в карман, втайне прочитает его, упиваясь своим превосходством, после чего скомкает его и выбросит где-нибудь по пути на работу.

Я осознала, что дальнейшая переписка может быть осложнена.

_______________

Почему я не могла «отменить» то, что отчим нашел письмо? Несомненно, это связано с виной, которую я чувствовала, продолжая обманывать Мидзухо.

Такие отношения ненормальны, их необходимо прекратить, и, возможно, этот случай — хорошая возможность для этого. Даже если я думала об этом лишь долю секунды, мое желание потеряло свою чистоту и силу, и «отменить» произошедшее стало намного сложнее.

_______________

Ощущение того, что беда не приходит одна, может быть иллюзией вроде «дождь всегда начинается, когда я мою машину». Но в тот же день, когда я погрузилась в глубины отчаяния из-за невозможности найти потерянное письмо, произошло что-то еще хуже.

Когда я зашла в класс во время обеда, несколько девочек схватили меня за шею и оттащили за спортзал. Я не очень удивилась, потому что, насколько я заметила, они уже следили за мной некоторое время. Это было примерно так же, как видеть, что в облачный день начался дождь.

Ненависть, которую одноклассники испытывали ко мне, не была чрезмерно сильной или, наоборот, слабой. Их ненависть была умеренной.

Я была достаточно сильна, чтобы сопротивляться, но не настолько, чтобы полностью защитить себя. Я не была и настолько слабой, чтобы полностью сдаться, но достаточно слабой, чтобы не пытаться улучшить ситуацию. Не важно, в чем — в спорте, в настольных играх, в издевательствах — приятнее всего победа над кем-нибудь, кто «силен, но слаб».

Когда я осознала это, хоть я и не могла стать сильнее или слабее, само ощущение того, что я поняла причину, значительно уменьшило мое беспокойство. Должно быть, из-за этого люди, живущие жалкой жизнью, более ориентированы на самопознание.

После того, как все шестеро девочек избили меня, они швырнули меня на землю. Мой рот насильно открыли, и в него вылили грязную воду из ведра. Не знаю, откуда они взяли эту воду, но, казалось, она такая же грязная, как вода, использованная для уборки в конце дня. Кажется, люди действительно наслаждаются, заставляя меня пить странные жидкости.

Я пыталась задержать дыхание, отказываясь глотать воду, но кто-то схватил меня за горло и сжал его, заставив меня проглотить значительный объем воды. Смесь вкусов моющего средства и грязи наполнила мой рот и хлынула через горло в желудок. Я не смогла сдержаться, и меня вырвало. Черт возьми, в последнее время меня постоянно тошнит.

— Убери за собой, — сказала одноклассница удовлетворенно, и они ушли.

Я пошла к умывальникам, где меня опять вырвало, после чего я почистила свои вещи и отмылась.

Моя форма насквозь промокла; с меня капала вода, и это привлекало взгляды прохожих. Я прошла по коридору к своему шкафчику, стоявшему перед кабинетом. Но, открыв шкафчик, я не нашла в нем своей футболки. Внезапно я заметила неподалеку раковину с открытым краном. Разумеется, в этой раковине плавала моя футболка. Они приложили такие серьезные усилия. Что заставило их зайти так далеко?

Я пошла в медпункт, взяла там сменную одежду и положила свои мокрые вещи в сушилку. Все начало расплываться у меня перед глазами, и, казалось, что-то внутри меня чуть не сломалось, но я, хоть и с трудом, смогла сдержаться. Несколько глубоких вдохов и выдохов помогли мне освежиться.

Говорят, страдания выставляют людей на посмешище, но я из-за непрерывных издевательств чувствовала лишь пустоту. Так что, возможно, нельзя было сказать, что я страдаю; это можно было назвать истощением. День за днем меня понемногу разрушали.

_______________

После школы я зашла в библиотеку, села на жесткий стул, и написала письмо Мидзухо. У меня ушло двадцать минут лишь на то, чтобы написать такое письмо: «Я хочу поговорить с тобой лично. Есть вещи, о которых я просто не могу говорить в своих письмах. Я хочу, чтобы мы посмотрели друг другу в глаза и выслушали друг друга».

Общение посредством писем осложнилось. Сотового телефона у меня не было. Пользоваться домашним телефоном, перед всей семьей, также было затруднительно, а денег, чтобы говорить по общественному телефону достаточно долго, у меня не было. Но я по-прежнему хотела продолжать общение с ним. Из всего этого следовало, что нам необходимо встретиться лично. У меня не было другого выбора. Я решила, что встречусь с Мидзухо.

Это было рискованно. Мидзухо очень быстро заметил бы отличия настоящей Кирико Акадзуки от вымышленной Кирико Хидзуми. Возможно, я бы смогла обмануть его, если бы речь шла лишь о паре часов, проведенных вместе, но, если бы наши отношения продолжились за пределами наших писем, я не смогла бы скрывать правду вечно.

Встретившись с Мидзухо, я буду должна открыть ему правду. Но как он отреагирует на это? Он был добрым, так что, даже узнав, что я обманывала его на протяжении пяти лет, он не подаст вида, что он зол. Но, несомненно, он будет разочарован. Я ничего не могла с этим поделать, но я боялась такого исхода.

Или, возможно, я была слишком оптимистично настроена. То, что я ко всему отношусь равнодушно, не значит, что можно ожидать такого поведения от всех остальных. В конце концов, казалось, во мне было что-то необычное, что заставляло людей — всех без исключения — ненавидеть меня. Это я тоже должна была учесть.

Возможно, — в худшем случае — Мидзухо будет презирать меня из-за моей лжи и исчезнет из моей жизни. Нет, в первую очередь стоит подумать о том, что он не примет мое предложение. Может быть, он был дружелюбен в переписке со мной, но не был настолько заинтересован во мне, чтобы встретиться лично. Возможно, он и вовсе считает меня назойливой девчонкой.

Я могла «отменить» эти события. Потому что после того дня, когда я, восьмилетняя, нашла тело сбитого серого кота, которого я обожала, я стала волшебницей. Я получила способность делать подобные события никогда не происходившими, хоть и на определенное время. Впрочем, даже если Мидзухо проявит неприязнь ко мне, а я «отменю» это, я сохраню воспоминания о том, как он отверг меня. Зная это, смогу ли я продолжать нашу переписку, не меняя своего отношения?

Что я сделаю, когда потеряю последнюю надежду? Все просто. Я, как обычно, отступаю в воображаемый мир. Что-то, что легко представить: поезд. Время не имеет значения, но пусть будет вечер.

Я на железнодорожном переезде. На небольшом железнодорожном переезде, вокруг — ни души. Динь-динь-динь. Сигнал начинает звучать. Я жду подходящего момента, ныряю под шлагбаум, и ложусь на рельсы. Моя шея, как и мои лодыжки, лежит прямо на рельсах. Немного посмотрев на звезды, я медленно закрываю глаза. Я чувствую вибрацию рельсов. Яркий свет фар проникает сквозь мои веки. Раздается скрежет тормозов, но уже слишком поздно. Моя голова мгновенно отлетает.

Я все это вообразила.

Как же хорош этот мир. Так много простых и надежных способов, чтобы свести счеты с жизнью. Именно из-за этого я могла жить так.

Если ты больше не можешь выносить эту игру, ты можешь просто отключить ее. У тебя есть право на это.

До тех пор, пока я действительно не стану неспособна выносить это, я буду крепко держать контроллер, чтобы раскрыть все подробности этой больной игры. Кстати, за семнадцать лет игры я уяснила одну вещь: бесполезно надеяться на хоть какое-то подобие «замысла создателя».

Просидев до закрытия, я опустила письмо в круглый почтовый ящик, стоявший у входа, и оставила библиотеку позади. Когда я шла по жилым улицам, наполненным теплым светом, казалось, что все семьи живут в гармонии. Но я осознавала, что на самом деле этого не может быть, и все они сталкивались со своими ужасными проблемами. Впрочем, как минимум, я не слышала криков и ругани из их домов.

_______________

После недельного ожидания, во время которого я чувствовала себя девочкой из «Please Mr. Postman»,* я так и не дождалась ответа от Мидзухо. Я начала сходить с ума, не в силах прекратить представлять плохие варианты событий.

Что, если ответ задерживался из-за того, что он думал, как бы отказать мне? Или он просто был занят в школе и кружках? Или письмо все же пришло, но мой отчим украл его? Расстроился ли он из-за того, что я не коснулась ничего из того, о чем он написал в своем последнем письме? Что, если с ним что-то случилось? Я исчерпала его терпение своей назойливостью? Неужели он больше никогда мне не ответит? Может быть, он уже давно видел насквозь мою ложь?

Стоя в тускло освещенной библиотечной уборной, я уставилась в зеркало на себя. У меня были жуткие мешки под замутненными глазами. Думаю, никто не жаждал бы встретиться с такой жуткой девушкой.

Прошло десять дней. Я начала задумываться о возможности воплощения в жизнь моей фантазии о железнодорожном переезде.

Возвращаясь из библиотеки, я увидела знакомого почтальона, отходившего от моего дома, и кинулась бежать. Сердце бешено колотилось, когда я искала письмо под статуей совы. Но мое отчаяние лишь усилилось. На всякий случай я проверила и почтовый ящик, но, разумеется, письма не нашла. В отчаянии я еще раз проверила под совой. Ничего.

Я неподвижно стояла. Моя ненависть ко всему стала невыносимой. Когда я решила разбить сову, чтобы хотя бы оторваться на чем-то, из-за спины послышался голос. Я развернулась и поздоровалась с почтальоном; он вернулся специально ради меня. Невысокий мужчина лет сорока вежливо вернулся, чтобы поздороваться.

В его руке был конверт из серой бумаги высокого качества.

Он шепнул мне: