Глава 10. Доброй ночи

Теперь, когда магия Кирико угасала, все, что она «отменила», возвращалось к надлежащему состоянию. Видимо, авария, в которой я погиб, привела к тому, что парк был закрыт и заброшен. Парк превратился в руины. Все в нем было полуразрушенным, словно парк начали разбирать, но бросили это дело на середине.

Мы вышли из вагончика, наполненного опавшими листьями. Обернувшись, я увидел ржавое колесо обозрения, покачивающееся при порывах холодного ветра. В кабине управления не было никого; все вокруг было усыпано битым стеклом.

В парке были лишь мы с Кирико.

— Когда ты поняла, что я — Мидзухо Югами? — спросил я.

— Когда уснула у тебя на плече на Хэллоуин, на меня накатила ностальгия, — ответила Кирико. — Тогда я и поняла все.

Осторожно спустившись по лестнице, полной провалов, мы взялись за руки и отправились в прогулку по парку. Не все огни этого парка погасли; где-то еще мерцали последние из них. Асфальт под ногами был изломан; в ямах и трещинах прорастала трава. Ограждение вокруг колеса обозрения заросло плющом, с белых лошадей, украшавших карусели, облезла краска, несколько вагончиков лежали на земле, опрокинувшись.

На посадочной платформе американских горок колосился веерник *; вагончики были накрыты голубым брезентом. Прогуливаясь вдоль поросших мхом рельсов, мы увидели в пустом бассейне, находящемся внизу, груду обломков. Скамейки, указатели, велосипеды-тандемы, карты [машинки], палатки, игрушечные солдаты, лишившиеся оружия, безносые клоуны, коньки, колеса, бочки из-под горючего, железные трамплины, посеревшие цветы, статуи птиц.

Я обратился к Кирико:

— Кирико, почему ты не смогла отложить свою смерть хотя бы на месяц, но смогла отложить чужую смерть больше, чем на пять лет?

— Будет проще понять, если мыслить от противного, — предположила она. — Я просто не могла отложить собственную смерть на пять лет.

Я принял ее ответ. Возможно, я и вовсе не должен был спрашивать ее об этом. Думаю, я также понял и то, из-за чего Кирико лишь избила своего отчима молотком в качестве мести. Я уже отомстил ему за нее. С него лишь продолжилась месть Кирико.

В таком случае, остается последний вопрос.

Если смерь Кирико приведет к тому, что все «отмененные» ей события произойдут, то что будет с нами?

Как только «отсрочка» аварии, в которой я убил Кирико, истечет, она умрет. И, как только Кирико умрет, истечет «отсрочка» аварии в парке развлечений, из-за которой я умер, и я уже не смогу сбить Кирико — меня просто не будет в живых. Эта ситуация схожа с «парадоксом убитого дедушки», касающимся путешествий во времени, — только «жизнь» и «смерть» поменялись местами.

Выживет ли Кирико? Едва я задумался об этом, она заговорила:

— Думаю, когда ты уйдешь, я вскоре последую за тобой, Мидзухо. Это будет моей платой за все мои преступления.

— Нет, я не допущу этого, — ответил я. — Что бы ни случилось, я хочу, чтобы ты осталась жива.

Кирико уткнулась лбом мне в спину:

— Лжец.

Я не ответил. Она была права — я был лжецом. Я буду рад, если она после смерти последует за мной.

— Кстати, как думаешь, как долго нам еще ждать? — спросил я.

— Еще чуть-чуть, — ответила она с одинокой улыбкой. — Чуть-чуть.

— Понятно.

Мысленно я сосредоточился на надвигающейся смерти, но я особо грустил из-за нее. Сейчас, когда моя память вернулась ко мне, я знал, что я стал спасением хотя бы для одной девушки. Моя душа все же была способна ярко гореть. Чего еще я мог хотеть?

Сойдя с рельсов и обойдя все аттракционы, мы сели на железную скамейку перед колесом обозрения. Прямо как в те дни, когда мы слушали музыку в беседке, используя по одному наушнику. Перед глазами проплыла маленькая белая капля света. Пока мои глаза не сфокусировались, я и не понял, что это был снег. Верно, по радио говорили, что в этом году первый снег выпадет раньше. Постепенно падающие снежинки стали достаточно крупными, чтобы видеть их, не напрягая зрение.

— Я рад, что мы смогли увидеть это все напоследок, — сказал я.

— Да.

Я заметил, что голос Кирико слегка изменился, и посмотрел на нее. Теперь ей было не семнадцать лет.

— Эй, Мидзухо, — сказала двадцатидвухлетняя Кирико, — ты ненавидишь меня?

— Ну а что насчет тебя, Кирико? Ты ненавидишь меня за то, что я сбил тебя?

Она покачала головой:

— Время, проведенное с тобой, стало настоящей жизнью для меня. Ты вдохнул в меня жизнь. Я могу позволить тебе убить меня еще раз или два.

— Это все упрощает. Я чувствую то же самое.

— … Правда? Хвала небесам, — сказав это, Кирико положила свою правую руку на мою левую. Я перевернул руку и сплел свои пальцы с ее.

— Возможно, сейчас это бессмысленно произносить, но…

— Что такое?

— Я люблю тебя, Кирико.

— Я знаю.

— Понимаю, я же говорил, что это бессмысленно.

— Я тоже люблю тебя, Мидзухо.

— Ага, я знаю.

— Тогда, может, поцелуемся?

— Давай.

Наши лица сблизились.

— Ох, если подумать, — Кирико заговорила, когда мы оба уже приготовились к поцелую, — кажется, «этого» в итоге не произошло.

— Повод вспомнить письма через столько лет.

— Значит, ты тоже помнишь это, Мидзухо?

— Ага, — я кивнул. — И, пожалуй, «это» не просто ложь.

— Так что, — Кирико улыбнулась, — я рада, что в конечном счете знаю это.

Наши холодные губы слились. Как только это произошло, из динамиков полилась музыка, предвещающая закрытие парка. Как по заказу, погасли даже тусклые огни, все еще остававшиеся в парке. Ночь поглотила парк.

Я ненавижу этот мир. Несмотря на это, я считаю его прекрасным. В нем есть бесчисленное множество вещей, которые слишком печальны, чтобы их вынести, и множество иррациональных вещей, которые я не могу простить, но я не жалею о своем появлении в этом мире в качестве человека, а не цветка, птицы или звезды.

Письма, которыми мы с Кирико день за днем обменивались. Музыка, которую мы слушали, прислонившись друг к другу. Луна, на которую мы смотрели, лежа в грязи. Тепло ее рук в моих руках. Наш первый поцелуй на кладбище. Ритм ее дыхания, когда она опиралась на меня. Пианино, на котором мы играли в моей тусклой квартире. Пока у меня были настолько прекрасные воспоминания, я мог повернуться к миру спиной и держаться с ним за руки.

В конце концов, я увидел карусель. Возможно, это был мир, на демонстрацию которого Кирико потратила свои последние силы — мир, в котором все печали были «отменены». Смеясь, мы сели на лошадей — оба в детском возрасте. Мы протянули руки друг другу и наши пальцы соприкоснулись. Деревянные лошади покачивались вверх и вниз; звучала музыка, словно пришедшая из далекого детства; в темноте мерцали яркие огни.

Я бы хотел, чтобы эта картина сохранилась навсегда, но она была мимолетна, словно пламя спички.

Снег завалил мои плечи и голову. Мои веки опустились, и чувства медленно растворялись вдалеке. Очаровательным дням, полным ошибок и лжи, наступал конец.

Единственным, что я мог оставить Кирико, после того, как она прожила жизнь, наполненную большей болью, чем жизнь кого-либо еще, было это глупое утешение. Я нежно погладил ее по голове и произнес эти слова.

Боль, боль, уходи.