Глава 7. Разумный выбор (2)
Я рано пообедал и начал бродить по торговому кварталу в поисках чего-то, от чего мое сердце пустится в пляс. Я заметил группу студентов колледжа на другой стороне дороги. Мы были знакомы — они учились на одном факультете со мной. Быстро подсчитав, я обнаружил, что там было больше семидесяти процентов моей группы. Задумавшись о том, почему они все собрались, я пришел к выводу, что они, скорее всего, отмечают предзащиту дипломных работ. Это должно было быть примерно в это время года.
Все они радостно смеялись; на лицах было заметно облегчение от завершения чего-то. Ни один из них не заметил меня; должно быть, они совсем забыли, как я вообще выгляжу. Пока я был в тупике, время, как и положено, шло вперед. Пока я жил одинаковыми днями, повседневный опыт сделал их взрослее.
То, что меня едва задело столкновение с настолько явно вызывающим одиночество зрелищем, говорило о том, что у меня есть серьезные проблемы. Я всегда был таким. Если бы я просто мог чувствовать боль тогда же, когда нормальные люди чувствовали ее, моя жизнь, как минимум, стала бы немного насыщеннее.
Я вспомнил, что в третьем классе старшей школы одна девушка вызвала у меня легкий интерес. Я мог бы описать ее как тихую девочку, которой нравилось фотографировать. У нее в кармане всегда была маленькая старомодная камера, которую она доставала, чтобы сделать снимок без какой-либо причины, понятной кому-то, кроме нее самой. У нее также был однообъективная зеркальная камера, но ей не нравилось пользоваться ей; она утверждала: «Мне не нравится, что она выглядит так, словно я угрожаю людям.»
Время от времени она выбирала меня, чтобы сделать фото. Когда я спросил ее, почему именно я, произошел такой разговор:
— Ты хорошо подошел бы для фильма с низкой цветностью.
— Понятия не имею, что это значит, но не думаю, что ты меня похвалила.
— Это и правда не комплимент, — она кивнула. — Но снимать тебя весело. Словно фотографировать равнодушного кота.
Когда лето кончилось, пришло время конкурса, и она вытащила меня в город. В большинстве своем места, которые мы посетили, были холодными и заброшенными — парки, заросшие травой, большие опустошенные места вырубки леса, станции, на которых не было и десяти поездов за день, заброшенные парковки с рядами старых автобусов. Я должен был сидеть там, а она раз за разом щелкала затвором.
Сначала мне казалось неловким то, что мой образ будет в каком-то смысле увековечен, но, когда я понял, что она рассматривает меня исключительно с художественной точки зрения, эта неловкость прошла. Тем не менее, когда я видел, с какой заботой она делает фотографии, на которых запечатлен я, мое сердце, как минимум, было по-своему тронуто.
Когда у нее получалось хорошее фото, она показывала мне его с детской улыбкой, которой я никогда не видел у нее в школе. Мысль о том, что я, возможно, был единственным, кто видел эту улыбку, вызывала во мне гордость.
В одну ясную осеннюю субботу я услышал, что ее фотографии попали в призовые места на конкурсе, и пошел посмотреть на фотографии. Увидев в галерее эти фотографии, на которых был я, я подумал, что должен угостить ее в следующий раз.
По дороге домой я совершенно случайно заметил ее в магазине. С ней был парень — студент колледжа, красиво одетый, с крашеными каштановыми волосами. Девушка попыталась сплести с ним руки, на что он ответил закатыванием глаз, но все же пошел ей навстречу. Я никогда не видел у нее такого лица. Я в изумлении подумал: «Так она может выглядеть и так.»
Увидев, как они, прячась, целуются, я вышел из магазина.
После завершения конкурса она не разговаривала со мной. Меня не особо волновало наше общение вне фотосъемок, и я тоже не чувствовал желания разговаривать с ней. Так завершились наши незначительные отношения.
И тогда я тоже не чувствовал настоящей боли. Я думал, возможно, я просто не осознавал эту боль, и она позже отзовется во мне, но этого не произошло. Я не просто быстро смирился с этим. Удивительно, но, когда я увидел её с тем парнем, я не испытал ревности или зависти. Я просто подумал: «Лучше мне не беспокоить их.» С самого начала у меня не должно было быть идеи о том, что она будет «моей».
Люди могут сказать, что это всего лишь обыкновенный пример «зеленого винограда» *. Ты не можешь получить что-то, так что просто делаешь вид, что ты никогда этого не хотел. Если бы это было правдой, насколько сильным было мое самовнушение? Если мою грудь обжигало кипящее желание, готовое вырваться в любой момент, — я просто не заметил этого. Но я настолько тщательно искал внутри себя, пытаясь найти хоть что-то подобное, и не нашел ни следа. Лишь затхлое серое пространство.
В конце концов, я был человеком, неспособным желать чего-либо. Я потерял эту способность так давно, что даже не помнил, была ли она у меня вообще. Или, возможно, я просто с самого начала не обладал ей. И, с легкостью избавившись от единственного исключения, от отношений с Кирико, сейчас я не мог найти себе применения. Что мне следовало делать с… этим?
Я зашел в проулок и спустился по неожиданно узкой лестнице. Внизу я обнаружил игровой зал, в котором мы с Синдо все время болтались. Как можно было подумать, увидев обшарпанную вывеску, в этом месте было полно аркадных автоматов, причем все они, возможно, были старше меня, так что было сложно назвать это место «молодежным».
Разменный автомат, облепленный жвачкой, пепельницы, покрытые сажей, плакаты, выцветшие от солнца, аркадные автоматы с обшарпанными стенками, мутными экранами и дешевыми звуками. Этот набор предметов, давно изживших свою ценность, но отчаянно цепляющихся за жизнь, породил у меня ассоциацию с гигантской больничной палатой. Ну, впрочем, это было даже больше похоже на морг.
«Причина, по которой я пришел в такое скучное место, — говорил мне Синдо. — В том, что здесь я не чувствую, что меня здесь что-то манит.»
Я привязался к этому игровому залу по той же причине.
Меня здесь не было уже несколько месяцев. Я стоял перед автоматическими дверями, но они не открывались. Рядом на стене было объявление.
«Игровой зал будет закрыт тридцатого сентября. Спасибо за многолетнюю поддержку (Примечание: время закрытия — 21:00).»
Я сел на ступеньки и зажег сигарету. Вокруг были рассыпаны сотни окурков — видимо, кто-то высыпал здесь содержимое всех пепельниц игрового центра. Окурки сигарет, скуренных до фильтра, разбухшие под дождем, были похожи на пустые гильзы.
Теперь у меня действительно не осталось мест, в которые я мог бы пойти. Я покинул торговый квартал и попал в какой-то парк. Приметив скамейку без спинки, я смахнул с нее опавшие листья и лег на бок, не заботясь о том, как это выглядит. Небо было затянуто тучами. На земле медленно кружился красный кленовый лист; я схватил его левой рукой.
Опустив этот лист себе на грудь, я закрыл глаза и сосредоточился на звуках парка. Холодный ветер, листья, падающие на горы уже опавших листьев, щебет птиц, перчатки, ловящие мяч для софтбола. Сильный порыв ветра осыпал меня множеством красных и желтых листьев. Я подумал, что не хочу двигаться с места. Я просто позволю себе остаться погребенным под этими листьями.
Вот такая у меня жизнь. Не стремясь ни к чему, моя душа потухла, ни разу не загоревшись; моя жизнь просто стремительно гнила.
Но я по-прежнему не мог бы назвать это трагедией.
_______________
Разобравшись с покупками, я вернулся в квартиру немного раньше, чем Девушка просила. Я около часа ходил с футляром, весившим более двадцати килограммов, на спине и серьезно вспотел к возвращению домой. Я занес футляр в комнату, и Девушка, взглянув на него, сняла наушники, подключенные к CD-плееру, и спросила:
— Что это?
— Это цифровое пианино, — ответил я, вытирая пот. — я подумал, что тебе будет скучно просто сидеть в квартире без дела.
— Я не буду играть на нем. Я уже забыла про игру на пианино.
— Хм, то есть, получается, я сделал бесполезную покупку? — я нахмурился. — Ты ела что-нибудь с тех пор, как я ушел?
— Нет.
— Тебе нужно поесть, а я сейчас кое-что исправлю.
Я пошел на кухню и разогрел тот же суп из банки, которым Девушка кормила меня вчера. Она сидела на кровати, глядя в окно; увидев, что я держу перед ней ложку, она перевела взгляд на меня и, после короткой внутренней борьбы, робко открыла рот. Вчера казалось, что она не имеет ничего против такого, но, видимо, дело принимало другой оборот, когда ухаживали за ней.
Когда я занес ложку ей в рот, она сомкнула свои тонкие, но мягкие губы.
— Я не буду играть на пианино, — настаивала Девушка, сделав первый глоток. — В конце концов, я все еще больна.
— Знаю. Ты не будешь на нем играть. — я поднес к ней вторую ложку.
Но через час Девушка сидела перед пианино. Видимо, она не смогла вынести того, что я проверял его прямо у нее под носом. Я поставил его перед кроватью, и она мягко опустила свои пальцы на клавиши. Насладившись этим кратким моментом с закрытыми глазами, она размяла пальцы, сыграв некоторые из важнейших этюдов Анона; она играла так точно, что лучшей игры нельзя было и ожидать.
Звуки пианино были достаточно громкими, чтобы их слышали по соседству, но это не было проблемой, поскольку, как я полагал, студентка смирилась бы с такой музыкой.
Я не мог похвастаться абсолютным слухом, но все же мог сказать, что Девушка совершила несколько серьезных ошибок, играя левой рукой. Из-за того, что игра ее правой руки была превосходна, это ужасно выделялось. Ее левая рука, неподвижная в месте пореза, должно быть, ощущалась Девушкой как кожаная перчатка. Видимо, осознавая это, она периодически бросала на левую руку взгляды, полные омерзения.
— Ужасно, не правда ли? — Девушка вздохнула. — До этой травмы игра на пианино была моим единственным спасением. А сейчас это звучит так. У меня такое чувство, словно я использую чужую руку. Сейчас мои выступления лишь могут заставить обоих — и меня, и слушателя — чувствовать себя неловко.
Трижды ошибившись левой рукой, она прекратила играть.
— А почему ты не пробуешь действительно воспользоваться чужой рукой? — спросил я.
— Что ты имеешь в виду?
Я сел рядом с ней и опустил левую руку на клавиши. Она с подозрением посмотрела на меня, но, сказав всем своим видом: «Ну хорошо», начала играть партию для правой руки.
К счастью, это была известная композиция, которую даже я знал — «Прелюдия №15» Шопена. Я присоединился к игре на третьем такте. Хоть я и не играл на пианино уже десять лет, но клавиши цифрового пианино были легче, чем клавиши рояля, и мои пальцы двигались достаточно плавно.
— Так ты умеешь играть на пианино, — заметила Девушка.
— Моего умения хватает лишь на то, чтобы так казалось. Я просто некоторое время брал уроки, когда был ребенком.
С нашими руками — моей раненой правой рукой и ее парализованной левой — мы смогли предоставить друг другу те руки, которых нам не хватало. Наша игра слилась воедино быстрее, чем я ожидал. На двадцать восьмом такте, когда тональность сменилась, Девушка наклонилась ко мне, чтобы взять низкие ноты. Это ощущение напомнило мне, как она два дня назад в поезде спала у меня на плече. Сейчас на мне не было пальто, так что я лучше чувствовал ее тепло.
— Ты вроде бы болела? — спросил я.
— Мне полегчало.
В противоположность ее резкому тону, клавиши, которых она касалась, издавали мягкие звуки, тесно взаимодействуя с моими нотами.
Три часа пролетели как одно мгновение, пока мы играли. Мы начали замечать усталость друг друга, так что, сыграв «Spicks and Specks», чтобы перевести дух, отключили пианино.
— Было весело? — спросил я.
— Это помогло мне спастись от скуки, — ответила Девушка.
Мы вышли на прогулку и поужинали в местном ресторанчике. Вернувшись домой, я приготовил смесь бренди и молока, которую мы пили, слушая радио, после чего оба рано легли спать. В тот день Девушка не сказала ни слова о мести.
Возможно, она отказалась от нее. Девушка говорила, что продолжит мстить, но я уверен, что в ней просто говорило упрямство. В глубине души она не могла действительно наслаждаться убийством людей. После ужасающего опыта убийства ее ждал страх, заставлявший ноги отказать, слабость, доводившая до рвоты, и бессонница, вызванная чувством вины. Сейчас она полностью осознала бессмысленность мести.
Этот день, должно быть, стал необычайно мирным для нее. Она целый день лежала на кровати, накрывшись одеялом и слушая музыку в наушниках, с удовольствием играла на пианино, поела, выпила бренди и вернулась в постель. Думаю, такой день был большой редкостью в ее жизни.
Я надеялся, что она примет такую жизнь. Она могла забыть о своей мести и наслаждаться таким незначительным, но явным счастьем, пока ее «отсрочка» не закончится.
Делать покупки, играть на пианино, слушать музыку, выходить на улицу и веселиться, есть вкусную еду. В таком случае ее ноги не отказывали бы, ее не тошнило, а сама она не могла вновь оказаться избитой. Я также не служил бы сообщником в убийстве кого-нибудь еще, и смог бы избежать «подходящей судьбы», не став пятой жертвой.
Был ли какой-нибудь способ убедить ее отказаться от мести? Думаю, пианино было хорошей идеей. Интересно, было ли что-нибудь еще, что она любила? Возможно, стоило поговорить об этом со студенткой?
Пока я смотрел в потолок, размышляя об этом, бренди подействовало, и мои глаза закрылись.
_______________
Даже во сне мой мозг продолжал работать.
Я что-то упускал.
Например, в последние дни у меня было чувство какой-то неправильности, которую я не мог однозначно определить. Это чувство достигло пика вчера, когда Девушка сказала: «В конце концов, как ты и говоришь, месть просто бессмысленна.»
Я должен был стремиться услышать эти слова. Потеря Девушкой интереса к мести должна была стать радостным событием для меня.
Должна была, да.В таком случае, почему я чувствовал настолько сильное разочарование?
Довольно быстро я нашел ответ. Возможно, я не хотел, чтобы она оказалась такой робкой. Я не хотел, чтобы она так быстро отказалась от того, что делала до этого момента. Я не хотел, чтобы она с такой легкостью отбросила эту страсть, эту напряженность. В некотором смысле можно сказать, что я восхищался Девушкой, когда она поступала как воплощение ярости.
Я услышал голос:
— Так ли это?
Так и есть. Я хотел постоянно чувствовать ту сильную страсть, исходившую от нее, потому что такая страсть была чем-то, что никогда не исходило от меня.
— Неверно, — сказал голос. — Это всего лишь твое толкование произошедшего. Причина твоего разочарования проще. Не пытайся сбить себя с толку.
Я услышал вздох, вызванный моим недоумением.
— Хорошо, я дам тебе подсказку. Первую и последнюю. Если ты не поймешь после нее, дальнейшие разговоры будут пустой тратой времени. Я скажу это лишь один раз.
— Действительно ли эта «страсть» исходит от нее?
— Это все.
Закрыв глаза, я вновь обдумал все это.
Я чувствовал ностальгический аромат цветов.
Я поблагодарил Синдо.
Я понял, что было не так.
_______________
Я проснулся среди ночи. Сердце яростно колотилось. К горлу что-то подкатило — это была не тошнота, а желание кричать. Мой разум был чист, словно я спал несколько десятилетий. Встав, я наступил на коробку от CD-диска; я услышал треск, но не обратил на него внимания.
Я набрал в стакан воды из-под крана и выпил; после этого я включил свет в комнате и растолкал Девушку, укрытую с головой под одеялом.
— Чего тебе надо в такое время? — Девушка посмотрела на часы и натянула одеяло обратно, чтобы укрыться от света.
— Сейчас мы будем мстить твоей следующей цели, — объяснил я, сдернув одеяло. — У нас нет времени. Поднимайся и готовься.
Она вновь скрылась под одеялом, удерживая его руками.
— Это не подождет до утра?
— Не подождет, — я продолжал настаивать. — Мы должны отправляться прямо сейчас. У меня есть такое чувство, что уже завтра ты больше не будешь мстительницей. Я не хочу этого.
Девушка перевернулась на бок, повернувшись ко мне спиной.
— Я не понимаю, с чего ты так воодушевился, — пробормотала она. — Разве для тебя не будет лучше, если я откажусь от мести?
— Я тоже так думал. Но, размышляя об этом, пока сидел дома последние два дня, я изменил свою точку зрения. Или, возможно, я просто заметил, что я на самом деле чувствовал. Дело в том, что я хочу, чтобы ты была беспощадным мстителем. Я не хочу, чтобы ты делала «разумный» выбор.
— Это звучит, как полная противоположность тому, что ты сказал ранее. Разве не ты говорил, что месть бессмысленна?
— Это было так давно, я уже и позабыл.
— Не говоря уже о том, — она зевнула, свернулась и вцепилась в одеяло еще крепче, — что после следующей жертвы моей целью станешь ты. Ты понимаешь это?
— Понимаю. Что с этого?
— Ты настолько отчаянно хочешь добиться моей благосклонности?
— Нет, это не имеет отношения к «зарабатыванию очков».
— Хорошо, выходит, ты просто сошел с ума, — пробормотала она. — Я буду спать. Ты тоже ложись, заодно постарайся придти в себя. Утром, когда ты успокоишься, мы спокойно обсудим это еще раз… А сейчас выключи свет.
Я задумался. Как ей все объяснить так, чтобы она поняла меня? Я сел на диван, пытаясь найти правильные слова.
— Знаешь, еще во время первого убийства я заметил кое-что, — я очень осторожно подбирал слова. — Когда ты убила свою сестру, твои ноги не слушались тебя, верно? Если честно, тогда я подумал: «Какая трусливая убийца»… Но странным было не твое поведение, а мое. Твоя реакция была нормальной, моя — нет. Как я мог остаться настолько спокойным, наблюдая, как человек умирает? Не обязательно было бы реагировать так остро, как ты; хотя бы бессонницы и тревоги было бы достаточно.
Девушка промолчала, но казалось, что она очень внимательно меня слушает.
— После второго убийства я вновь остался абсолютно равнодушен, не чувствуя ни отвращения, ни вины. Напротив, я заметил какое-то иное чувство, которое я никогда не испытывал раньше. Оно смогло заслонить собой обычное негативное впечатление от убийства. Думаю, к тому времени, когда ты совершила третье убийство, я уже понял, что это за чувство. Но мои глаза не были полностью открыты до этого момента.
Девушка села, словно стряхнув оцепенение, и посмотрела на меня в замешательстве.
— Э-э-эм-м, о чем ты вообще говоришь?
О чем я говорил?
Я говорил о любви.
— Кажется, я тебя люблю.
Этих слов было достаточно, чтобы мир замер. Казалось, весь воздух покинул комнату, оставив тишину вакуума.
— Э-э-э? — наконец выдавила она после долгой тишины.
— Я знаю, у меня нет права на это. И я понимаю, что во всем мире я меньше всех подхожу для этого чувства. Можно сказать, с моей стороны это дерзость. В конце концов, я — тот, кто отнял у тебя жизнь. Но я говорю, понимая это все: кажется, я тебя люблю.
— Я не понимаю, — она опустила голову и начала мотать ей из стороны в сторону, — ты еще спишь?
— Все наоборот. Я спал в течение двадцати двух лет. И лишь сейчас я проснулся. Знаю, я немного опоздал с этим.
— Я совсем ничего не понимаю. Почему ты начал испытывать любовь ко мне?
— Когда ты впервые убила человека на моих глазах, — начал я. — Когда твоя блузка покраснела от крови, а ты смотрела на труп, сжимая свои смертоносные ножницы, я посмотрел на тебя и подумал: «Она красивая»… Поначалу я даже не придал внимания этому чувству. Но сейчас я понимаю, что, возможно, это был один из наиболее ярких моментов в моей жизни. На самом деле, это мой первый опыт влюбленности. Я, казалось бы, уже давно потерявший веру и надежды на что-либо, подумал: «Я хочу вновь пережить этот момент». Настолько меня впечатлила твоя красота, когда ты вершила возмездие.
— Пожалуйста, прекрати. — Девушка швырнула в меня подушку; я отбил ее, и она упала на пол. — Ты пытаешься таким образом произвести на меня хорошее впечатление? Меня не обманешь, — сказала она с яростью. — Мне это не нравится. Для меня такие методы — одни из худших.
— Я не обманываю. Я знаю, что ты мне не поверишь. Думаю, я растерян даже больше, чем ты.
— Я не хочу этого слышать.
Девушка закрыла глаза и уши. Я схватил ее за руки и отнял их от ушей. Наши глаза встретились; через несколько мгновений она опустила взгляд.
— Слушай, я повторю еще раз, — я вздохнул. — Ты прекрасна, когда мстишь. Так что, пожалуйста, не говори, что месть бессмысленна. Как минимум, для меня она имеет значение. В плане красоты она более значима, чем что-либо еще в этом мире. Я молюсь о том, чтобы ты смогла отомстить хотя бы еще одному человеку. Даже если я буду включен в число жертв.
Она оттолкнула меня и с силой ударила в грудь. Я упал на пол.
Глядя в потолок, я подумал: «Конечно, она отреагировала так». Кто мог принять такие слова, как «Я люблю тебя» от своего убийцы?
На самом деле, я не собирался говорить так много. Я хотел остановиться на «Я симпатизировал твоей мести, я был прав в этом, и я не хочу, чтобы ты остановилась сейчас».
Какого черта я сказал ей это? Кажется, я тебя люблю? Я никогда по-настоящему не испытывал ничего подобного в жизни, и направил свои чувства на трусливую убийцу, которая младше меня на пять или шесть лет? Может, это было что-то вроде Стокгольмского синдрома?
Мой вздох достиг протянутой ко мне руки Девушки. Я робко протянул свою руку навстречу; она решительно схватила меня за руку и подняла меня. Я вспомнил, что что-то такое уже было. Тогда лил ужасный дождь.
Царило долгое молчание; Девушка продолжала держать меня за руку. На ее лице было написано: «Что я делаю?» Глядя на наши руки, она, казалось, погрузилась в мысли о значении своих подсознательных действий.
Неожиданно ее пальцы разжались, и она отдернула руку.
— Поторапливайся, — сказала она, — если мы все сделаем быстро, мы должны успеть на последний поезд.
Я был потрясен; Девушка самодовольно посмотрела на меня.
— Что-то не так? Я нравлюсь тебе, когда я красиво мщу, разве нет?
— Да, все так, — ответил я после долгого молчания.
— Мне сложно это понять, — сказала она с усмешкой. — То, что из всех людей мира меня любишь именно ты, не приносит мне счастья.
— Мне все равно. Тебе не на кого положиться, кроме меня, так что я знаю, что буду сопровождать тебя — неважно, насколько сильно тебе это не по нраву.
— Точно. Я очень недовольна.
Она наступила мне на ногу. Она сделала это недостаточно сильно, чтобы причинить боль; также мы оба были босыми, и ощущение мягкого прикосновения было приятным. Это немного было похоже на то, как животные проявляют свою симпатию.
На улице было холодно, так что мы вышли, надев зимние пальто. Под козырьком у входа стоял ржавый велосипед, вероятно, принадлежавший кому-то из арендаторов. Я одолжил его без разрешения, посадил Девушку на багажник, и, оседлав велосипед, поехал на станцию.
Мои руки, державшие руль, быстро замерзли, глазам было больно из-за сухого ветра, а раны на мизинце заныли из-за холодного воздуха.
После подъема на высокий холм нас ждал узкий спуск, ведущий на станцию. Визг тормозов разнесся по сонным жилым улицам. Девушка — возможно, чувствуя опасность из-за увеличившейся скорости — прижалась к моей спине. Если у нее не было других причин на это, я хотел бы, чтобы этот спуск продолжался бесконечно.