Том 5. XII. Воспоминания (❀)

Начальные иллюстрации 33-го тома

Часть иллюстраций перенесена в конец тома самой Кадзуки.

В темноте я почувствовала сладкий привкус во рту. Я уже подумала, что придётся попросить Гретию приготовить чего-нибудь, чтобы прополоскать рот, как вдруг заметила, что кто-то издалека окликнул меня по имени. Звуки повторялись снова и снова, в конце концов став узнаваемыми.

— Это вы, господин Фердинанд?..

— О боги. В следующий раз реагируй быстрее.

Его поспешные жалобы казались немного несправедливыми.

— Я ответила сразу, как только до меня донёсся ваш голос. Тем не менее... я не вижу вас. Вы поблизости?

Куда бы я ни повернулась, казалось, что в темноте я одна. Внутри меня разрасталась тревога.

— Успокойся, — сказал он. — Я просто использовал магический инструмент для объединения наших разумов.

— А, ну да. Вы собирались сделать это, как только закончите окрашивать мою магическую силу. Значит мы закончили?

— Я направил в тебя магическую силу и почти не встретил сопротивления. Процесс ещё не завершён, но можно сказать, что ты почти полностью окрашена.

Было приятно это слышать. Окрашивание его магической силой означало освобождение от этой проклятой божественной силы и, если уж на то пошло, возвращение к норме. Я поняла, что сладкий привкус во рту, должно быть, был лекарством синхронизации.

— Розмайн, сейчас я поделюсь с тобой своими воспоминаниями о самых дорогих тебе людях. Остаётся надеяться, что это подтолкнёт тебя к тому, чтобы вспомнить их самой. Все они — простолюдины, поэтому не могут просто направить в тебя магическую силу. Постарайся вспомнить, кем они для тебя были, кем ты была тогда, и почему они имели для тебя большее значение, чем библиотека настоящей богини. Ты должна вспомнить их.

Фердинанд говорил строгим тоном, словно отдавая мне приказ, но я слышала в его голосе нотки мольбы. Обычно он был настолько сух и монотонен, что, услышав эмоции в его голосе, я сразу поняла, что сейчас он ничего не хочет сильнее.

Я тоже хотела вернуть себе утраченные воспоминания. Я поклялась, что сделаю это, чего бы мне это ни стоило, и тут же вспомнила, что магический инструмент синхронизирует также и наши эмоции. В последний раз, когда мы его использовали, я с полной ясностью пережила собственное, но не его прошлое, однако мои чувства сильно подкосили Фердинанда.

— На этот раз я испытаю ваши воспоминания и эмоции, верно? — спросила я.

— Мне очень неприятно это говорить, но да.

Наши эмоции, скорее всего, уже синхронизировались: нежелание, нерешительность и покорность обрушились на меня, как волны. Должно быть, Фердинанду действительно была неприятна мысль о том, что я получу доступ к его воспоминаниям. Это было грубо с моей стороны, но меня несколько взволновала возможность прорваться сквозь его каменную маску.

— Давай начнём, — сказал он.

Чёрная пустота внезапно превратилась в храм. Мы словно переместились. По проплывающим мимо пейзажам я поняла, что мы направляемся в покои главы храма. Фердинанд сильно выше меня и вид с его точки зрения очень заинтересовал меня.

— Я хочу посмотреть туда, — сказала я. Несмотря на все мои попытки повернуть голову, я могла видеть только то, на что смотрел Фердинанд.

— Это невозможно. Ты видишь это событие так, как когда-то пережил его я.

Перед дверью стоял служитель, которого я не узнала. Арно попросил пропустить нас, и вскоре мы оказались в присутствии пузатого бывшего главы храма. Когда-то я видела в нём добродушного старого дедушку, но неприятный блеск в глазах выдавал его истинную сущность.

— Я не люблю Бёзеванса, но его вид вызывает ностальгию... — размышляла я вслух.

— О! А вот и я!

В комнату вошла моя маленькая версия в форме ученицы компании «Гилберта» в сопровождении мужчины и женщины, которых я не узнала. Я была так мала ростом, что едва доставала Фердинанду до бёдер. Он мог бы закрыть моё лицо рукавами, даже не поднимая рук.

— Боже, я была такой крошечной! — воскликнула я. — Неужели я действительно так выглядела? Вот это да! Вы никогда не боялись случайно наступить на меня?

— Почему именно это стало твоим первым вопросом? О боги... Перестань зацикливаться на своём росте и обрати больше внимания на пару, которая вошла вместе с тобой. Это твои родители. Отец, Гюнтер, работает солдатом. Он охранял тебя в Хассе. Мать, Ева, — твоя личная красильщица, которой ты даровала титул Ренессанса.

Я вдруг осознала, как мало помню о нижнем городе. У меня в памяти были деловые сделки и договоры, которые я заключала с Бенно и Марком, но почти ничего о моей семье и моей жизни там.

«Это мои настоящие родители?..»

Я сомневалась, что Фердинанд мне лжет, но не могла в это поверить. У меня не было никаких воспоминаний, которые могли бы заставить меня почувствовать, что это правда. Пара стояла передо мной, защищаясь от Бёзеванса, требовавшего, чтобы они выдали меня.

— Отказываюсь, — сказал мужчина. — В качестве слуги Майн не сможет здесь выжить.

— Верно, — добавила женщина. — Даже без пожирания Майн очень слаба и болезненна. Она дважды свалилась без сил во время церемонии крещения и после этого в течение нескольких дней была прикована к постели с лихорадкой. Она не выдержит жизнь в храме.

Кровь отхлынула от моего лица, и я приготовилась к худшему. Что вообще должно прийти в голову простолюдинам, чтобы выступить против главы храма?

«Они хотят, чтобы их казнили?!»

Я резко вдохнула. Как и ожидалось, Бёзеванс был в ярости от того, что простолюдины бросают ему вызов. Он пригласил в комнату ещё нескольких служителей и приказал им схватить меня, заявив, что казнит любого, кто попытается вмешаться. Я подозревала, что именно так я и оказалась в храме: мои предполагаемые родители сделали всё возможное, но в итоге уступили.

Однако реальность оказалась иной. В ответ на угрозу главы храма мужчина заявил, что пойдет на всё, чтобы защитить меня, после чего начал бить и пинать служителей. Его внезапная вспышка так потрясла меня, что я нервно отступила на шаг назад.

— Неважно, кто перед ним — глава храма или дворянин из другого герцогства, твой отец будет сражаться с любым, кто подвергнет опасности его драгоценную дочь, — сказал Фердинанд, и его голос гулко отдался в моей голове. — Можешь представить моё удивление, когда я впервые познакомился с твоей семьёй?

По правде говоря, я не знала, как реагировать. Я привыкла к тому, что Фердинанд скрывает свои эмоции, но здесь он ярко их демонстрировал. В его голосе звучали нотки зависти и ностальгии.

— Могу, — в конце концов сказала я. — В смысле, я просто поражена. У него нет чувства самосохранения, не так ли?

— Ещё одна причина считать его твоим отцом, — усмехнулся Фердинанд. — Не похоже ли это на тебя, решившую, несмотря ни на что, ворваться в Аренсбах во главе рыцарей Дункельфельгера?

Я думала, что вид человека, который впадает в ярость, напугает кого угодно, но в глазах Фердинанда это было глубоким актом самопожертвования. Он был потрясён тем, как эти двое простолюдинов, не взирая на разницу в статусе, защищали своё дитя от главы храма, и в то же время искренне одобрял их действия.

«Значит, есть родители, которые готовы буквально сражаться ради своих детей?..»

Другая сцена заслонила мне зрение, позволив увидеть ещё одного мужчину и женщину.

— Должно быть, это указание Богини Времени... — сказал мужчина с несколько обеспокоенным выражением лица. Мне показалось, что он похож на постаревшего, более доброго Сильвестра.

— Полагаю, у Глюклитата есть свои испытания для всех нас... — добавила женщина с убранными в пучок светлыми волосами и нежным лицом.

«Кто это?..»

Я смотрела на них снизу вверх — вероятно, глазами юного Фердинанда. Это длилось всего мгновение, прежде чем мы снова оказались в храме, но я не могла просто сделать вид, что ничего не произошло.

— Этот человек был предыдущим аубом Эренфестом? — спросила я.

— Сосредоточься на том, что перед тобой. Мы здесь, чтобы восстановить твои воспоминания, — ответил Фердинанд, явно уклоняясь от ответа. — Ты, как и Гюнтер, не могла просто сидеть сложа руки, когда тем, кто был тебе дорог, грозила опасность.

— Мне кажется, я довольно часто никак себя не проявляла, — запротестовала я.

Как по команде, маленькая я начала подавлять бывшего главу храма. Мои глаза меняли цвет, словно их покрывала радужная плёнка, а от тела исходил тонкий жёлтый туман. Я была возмущена и делала всё возможное, чтобы защитить двух простолюдинов, которые, очевидно, были моими родителями.

— Наглый здесь ты! Не смей трогать моих маму и папу!

«Маму и папу…»

Эти слова эхом отдавались в моём сознании. Я повторяла их одно за другим. Сильная волна ностальгии нахлынула на меня, заставив грудь заныть, но, несмотря ни на что, воспоминания оставались такими же далёкими.

Даже наблюдая за тем, как мои предполагаемые родители бросают вызов главе храма ради меня, а маленькая я буйствую ради них, я не могла понять своих собственных эмоций. Прибегать к насилию не имело смысла. Для всех было бы лучше, если бы они просто уступили и позволили храму забрать меня.

Гораздо понятнее были чувства Фердинанда. Его тронуло, что я, несмотря на возраст, сражалась за свою семью, и вместе с тем он переживал, что я совершила преступление, от которого никогда не смогу оправиться.

— Я до сих пор не могу их вспомнить... — сказала я. — У меня были мама и папа, я понимаю это, но всё остальное для меня всё так же неясно…

Это было так обидно, что я чуть не расплакалась. Как бы сильно я ни хотела вспомнить этих людей, мой разум отказывался сотрудничать.

— Возможно, стоит показать тебе кого-нибудь другого, — ответил Фердинанд.

В одно мгновение наше окружение превратилось в комнату главного священника. Я уже привыкла к этим покоям, однако сейчас мебель здесь была расставлена непривычным образом. В центре стоял стол, за которым сидели мы с Фердинандом, справа от нас расположились родители Ральфа, слева — Марк и Бенно, а напротив нас — незнакомый мне светловолосый мальчик.

— На что мы смотрим? — спросила я.

— Ты помнишь всех присутствующих?

— Всех, кроме мальчика перед нами.

— Значит, ты узнала Марка и Бенно...

Действительно, узнала. Я помнила, как продала им растительную бумагу и попросила подготовить инструменты, необходимые мне для изготовления новой партии.

— Его зовут Лутц, — объяснил Фердинанд. — Справа от нас сидят его родители.

— Я восприняла их только как родителей Ральфа. Наверное, это значит, что Лутц был важен для меня...

— Да. Он делал бумагу, когда ты не могла, работал в магазине Бенно, приводил сирот из храма в лес и распространял книгопечатание по всему Эренфесту, как Гутенберг. Он был твоими руками и ногами в печатном деле — кем-то, кто для тебя был как семья.

— Как... семья?

— Смотри, — сказал Фердинанд, указывая на Дида, который неуклюже подыскивал нужные слова. — Ты заступилась за Лутца, когда он сбежал из дома, недовольный тем, что родители не дают ему следовать за своей мечтой. В тот момент ты хотела решить проблемы его семьи. Если бы это оказалось невозможным, ты бы предложила Бенно усыновить его.

— Но почему здесь вы? — спросила я. Было странно видеть Фердинанда вовлеченным в проблемы семьи простолюдинов.

— Ты была директором приюта, но твой возраст не позволял тебе самостоятельно разрешить усыновление Лутца, поэтому этим был вынужден заняться я. Таковы мои обязанности.

Он сказал, что это лишь рабочие обязанности, но я почувствовала нечто более глубокое. Опыт общения с семьёй Майн заставил его захотеть узнать больше о взаимоотношениях между простолюдинами в целом.

Пока шло обсуждение, Фердинанд внимательно наблюдал за Карлой и Дидом. Родители Лутца говорили грубо и были довольно резки, но всем было ясно, как сильно они любят своего сына. Ну, всем, кроме Лутца.

Фердинанд завидовал мальчику из-за того, что его так нежно любили, но вместе с тем досадовал, что кто-то может быть таким тупым.

Тем не менее, Фердинанд направил разговор таким образом, чтобы родители Лутца смогли правильно объясниться. Именно благодаря нему по мере продвижения встречи Лутц перестал быть столь напряжённым и расслабился.

— Как я уже говорил вам на днях, рассмотрев будущие перспективы магазина и способности Лутца, я пришёл к выводу, что хотел бы воспитать Лутца как своего преемника, — сказал Бенно.

После этого разговор перешёл к возможному усыновлению. Дид открыто выступал против этой идеи.

— Вы умеете вести дела, и я готов поспорить, что вы опытный торговец, — сказал он. — Ваше сердце также достаточно широко, чтобы простить все неприятности, что доставил вам Лутц. Однако хорошим отцом вы бы не стали.

Фердинанд был ошеломлён такой оценкой. Он вдруг стал более настороженно относиться к Бенно и проявлять ещё больший интерес к отношениям в семьях простолюдинов.

— Пожалуйста, объясните, почему вы думаете, что Бенно не сможет стать хорошим отцом. Вы хотите сказать, что у него плохая репутация?

В ответ Дид повернулся к Бенно.

— Неважно, насколько вы хороши в своем деле, но вы собираетесь усыновить ребёнка не ради него, а ради своего магазина. Нельзя стать хорошим отцом, думая о прибыли. Разве я не прав?

Подобный ответ шокировал не только Бенно: Фердинанд тоже удивлённо вздохнул. В его голове какой-то мужчина повторял две короткие фразы: «руководство Богини Времени» и «ради герцогства». Я не узнала голос, но по смирению Фердинанда, догадалась, что это, должно быть, предыдущий ауб Эренфест.

«Это значит, что предыдущий ауб не был хорошим отцом для Фердинанда?.. Ведь он прямо сказал, что забрал Фердинанда из дворца Адальгизы только потому, что это было выгодно Эренфесту…»

Никто не заметил, как Фердинанд сделал паузу, пытаясь выровнять дыхание. Мы все были слишком сосредоточены на обмене мнениями между Дидом и Бенно и на слезливом бормотании Лутца, когда он наконец понял, как сильно родители заботятся о нём.

— Пошли домой, несносный мальчишка.

Лутц усмехнулся, когда отец слегка потрепал его по голове, и Фердинанд снова с завистью посмотрел на него. В его глазах их отношения были ослепительны, как солнце. Мальчик-простолюдин с самого рождения наслаждался теплотой, которую Фердинанду никогда не испытать.

У меня болело сердце. Однажды я сказала Фердинанду, что предыдущий ауб взял его к себе, потому что нуждался в нём, и что он точно так же нужен мне с Сильвестром. Оглядываясь назад, можно сказать, что это было последнее, что он хотел услышать.

«Его ценность или польза не имеет для меня значения. Он мне дорог без всяких условий. Понимает ли он это?»

Измученный, Фердинанд наблюдал, как его слуги убирают комнату. Затем он вспомнил о сидящей рядом с ним девочке-простолюдинке и взглянул на Майн, которая всё ещё сжимала в руках магический инструмент, блокирующий звук, как и было велено.

— К счастью, их семья не распалась, — сказал ей Фердинанд. — Разве это не то, чего ты хотела? Насколько я помню, ты говорила, что лучшим решением будет, если они смогут помириться и Лутц вернётся домой.

— Да, — ответила она. — Это лучшее решение. Это действительно замечательно…

А потом... Майн начала плакать от радости. Смеяться и плакать так открыто было некрасиво. Фердинанд предупреждал её, что она должна остановиться, что она ведёт себя как рабыня своих эмоций, но она просто ответила, что слишком счастлива.

— Лутц, я так рада, что всё обошлось...

Фердинанд смотрел на неё сверху вниз. Несмотря на то, что она не имела к случившемуся никакого отношения, Майн, казалось, испытывала все те же эмоции, что и Лутц. Я чувствовала, как Фердинанду было искренне любопытно, почему она так сильно переживает за человека, который даже не был ей родственником.

«Интересно, что мне нужно сделать для…» — промелькнула мысль Фердинанда.

— Розмайн! Ты помнишь Лутца?

«А?!»

Мои глаза расширились, а в голове помутилось. Я даже не могла вспомнить только что блеснувшую мысль.

— Простите... Повторите?

— Я спросил, помнишь ли ты Лутца.

— Нет, не помню. Но я поняла, что очень им дорожила. Это были слёзы чистой радости.

Однако я поняла не только это: Фердинанда глубоко волновала тема семьи и родителей. И он, учитывая, что наши эмоции были синхронизированы, интересовал меня гораздо больше, чем Лутц, которого я даже не могла вспомнить. Слова о том, что он мне как семья, должно быть, значили для него больше, чем я когда-либо осознавала.

Я продолжила:

— Возможно, из-за того, что я до сих пор не помню этого Лутца, я не могу сопереживать Майн, которую мы видим здесь.

— Ты его совсем не помнишь?.. — спросил Фердинанд. — Даже после того как увидела его лицо и услышала его голос?

— Совсем. Когда я взглянула на простолюдинов, которые, должно быть, являются моими родителями, мне показалось, что я почти готова всё вспомнить. Но с Лутцем я не чувствую ничего особенного.

Я заметила, что Фердинанд был потрясён и обеспокоен. С одной стороны, я ощущала раздражённый вопрос: «Лутц имеет для неё такое значение?!» С другой стороны, он всё ещё отчаянно ломал голову в поисках воспоминаний, которые могли бы помочь мне вспомнить больше.

«Наверное, не стоит признаваться, что я была слишком сосредоточена на господине Фердинанде, чтобы думать о Лутце или ком-то ещё».

— Возможно, мы могли бы попробовать вспомнить мир твоих снов, — сказал Фердинанд. — Может быть, так тебе будет легче установить связь.

Я подумала, что в этом нет необходимости: мои воспоминания как Урано были нетронуты, но, видимо, он предложил это не просто так. Я согласилась, желая больше узнать о чувствах Фердинанда.

«Это моя гостиная. Ах, это возвращает меня в прошлое...»

Из покоев главного священника мы отправились в мой дом на Земле — туда, куда я никогда не смогу вернуться, как бы мне этого ни хотелось.

— Раз уж мы здесь, может, поищем какие-нибудь книги? — сказала я. — Давайте проверим мою комнату.

— Ты никогда не водила меня туда, поэтому у нас нет соответствующих воспоминаний, которые мы могли бы посетить.

— Гаа, какая огромная ошибка! Ладно, сойдёт и библиотека с книжными магазинами, которые были в прошлый раз. Просто отведите меня куда-нибудь, где есть книги.

— Не стану.

Мне очень хотелось вернуться к книгам, которые я читала, будучи Урано. Фердинанд тем временем радовался, что у нас нет доступа в мою комнату, так как считал, что давать мне читать — это пустая трата времени. Его жестокость не знала границ.

Полностью проигнорировав моё предложение пойти в какое-нибудь место с книгами, Фердинанд подошёл к полке, заставленной различными поделками и вышивками, и указал на один предмет.

— На основе этого кружева ты создала свои украшения для волос, не так ли? Я помню твоё объяснение.

— Да, но... вау. Я удивлена, что вы так хорошо всё помните, учитывая, что видели его всего один раз.

Детали того разговора остались для меня туманны, но Фердинанд, похоже, запомнил всё. Наверное, это как-то связано с тем, как устроены наши мозги. Я размышляла над этой мыслью, когда Фердинанд слегка напрягся. Странно было иметь такой прямой доступ к его эмоциям: гораздо привычнее было следить за малейшим подергиванием его бровей.

— Господин Фердинанд, что-то случилось?

— Ты помнишь, кто сделал первое украшение, которое ты продала Бенно? Помнишь ли ты, для кого оно было сделано?

— А?

Я копалась в своих воспоминаниях, пока он терпеливо ждал моего ответа. Я вспомнила, как представила украшения для волос в качестве нового товара, когда наше производство бумаги начало налаживаться. Глава гильдии захотел новое украшение для крещения Фриды, и сумма, которую я тогда заработала, показалась мне абсурдной.

«Но моё первое украшение для волос... Я и сама не знаю, зачем я его сделала».

— Нет, — ответила я.

— Насколько мне известно, оно было сделано для Тули.

— Моей мастерицы по изготовлению украшений для волос?

— Мне редко выпадает возможность видеть её, но я присутствовал при доставке одного из твоих новых украшений.

Наше окружение снова изменилось. На этот раз мы находились в кабинете директора приюта, и я сразу поняла почему.

— Именно тогда я получила украшение для волос госпожи Эглантины, — указала я.

— Ты помнишь, почему ты так недовольно смотришь на меня?

— Не думаю, что сказала бы, даже если бы ко мне вернулись воспоминания.

Как он и говорил, Розмайн в его воспоминаниях выглядела настороженной и особенно недовольной. Фердинанду, в свою очередь, было неприятно видеть, как она хмурится на него, когда он выкраивает время в своём безумно напряжённом графике, чтобы проверить заказ для королевской семьи. Показав свою незрелую сторону, он выплеснул своё недовольство и стал щипать её за щеку, пока у неё не выступили слезы на глазах.

«Он действительно был в ярости!»

— Это Тули, — сказал Фердинанд, указывая на девушку с заплетёнными в косу зелёными волосами. Я чувствовала, что он беспокоится о том, как отреагирует на её появление другая Розмайн: она только что очнулась от юрэве, а с момента их последней встречи прошло целых два года. Видя, что она напряжена больше обычного, он держал одну руку на бедре, чтобы достать магический камень в тот момент, когда её эмоции вырвутся наружу и она потеряет контроль над своей магической силой.

Розмайн встретилась взглядом с Тули. На губах мастерицы появилась лёгкая улыбка, и всё напряжение, казалось, развеялось. В голубых глазах этой девушки я увидела любовь и сострадание — те же, что и у моих предполагаемых родителей.

«Я помню это тепло…»

— Я хотела бы передать также украшение и для вас, госпожа Розмайн.

Тули сделала весеннее украшение для волос во время моего двухлетнего сна. Розмайн улыбнулась так тепло, как будто только что увидела книгу, и попросила помочь его надеть.

На мгновение Тули с опаской взглянула на Фердинанда. Затем она сняла украшение для волос, которое носила Розмайн, и нежно заменила его новым. Её руки, вставляющие украшение в мои волосы и убирающие последние выбившиеся пряди, были такими добрыми и нежными.

— Оно хорошо на мне смотрится? — спросила Розмайн.

— Я сделала его специально для вас, госпожа Розмайн. Оно очень вам идёт.

Розмайн и Тули обменялись взглядами и улыбнулись. По их лицам я поняла как сильно они дорожили тем кратким мгновением, которое им удалось провести вместе.

«Я не хочу, чтобы это заканчивалось», — пронеслась в голове мысль. Я не могла точно понять, кому именно эта мысль принадлежала: Фердинанду или мне. Он, как и я, был крайне захвачен разыгравшейся перед нами сценой. У него защемило сердце, когда он увидел, как Розмайн отчаянно тянется к своим близким, с которыми её разлучили, и как её семья делает всё возможное, чтобы сократить расстояние между ними. Это была не его вина: наши руки, к сожалению, были связаны, но его переполняло сожаление о том, что он оторвал меня от них и позволил потерять два года.

«Он так сильно раскаивается, словно на его совести лежит огромный, неподъёмный груз».

Я никогда не ожидала, что он будет чувствовать себя настолько виноватым. Я хотела посоветовать ему расслабиться и сказать, что он не сделал ничего плохого... но остановилась. У меня не было полной картины: я помнила только те случаи, когда он спасал меня. Я подумала, не изменится ли моё мнение, когда я вновь обрету доступ к воспоминаниям о тех людях, которых он считал членами моей семьи, поэтому я проглотила слова утешения и вместо этого сказала кое-что другое:

— Господин Фердинанд, вы помните, почему я сделала своё первое украшение для волос?

— Бенно сказал мне, что ты сделала его для своей старшей сестры, Тули. Вся твоя семья создала его вместе, чтобы отпраздновать её церемонию крещения.

Как по команде, окружение изменилось, и мы вернулись в покои главного священника. Марк и Бенно смотрели прямо на нас.

— Как вам? — спросил Бенно, открывая коробку с украшением для волос, которое я надевала на своё крещение как дворянки. — Как и просили, мы использовали самую тонкую нить, которая только была нам доступна. Подобные украшения для волос впервые появились, когда одна девочка решила помочь своей старшей сестре с нарядом для церемонии крещения. После она продала дизайн в мой магазин. Мы думаем, что оно идеально подойдёт для празднования крещения госпожи Розмайн.

— О?..

Фердинанд тоже считал, что это идеальный подарок для меня, ведь я так усердно училась, чтобы стать настоящей дворянкой. Он, конечно, был прав, потому что я помнила, как плакала, когда получила его. Только не могла вспомнить почему.

— Тули, имеющая опыт изготовления украшений для священниц-учениц, вместе с матерью плела нити, а её отец вырезал палочку из дерева. Госпожа Розмайн, несомненно, будет очень рада получить его.

Он одарил Фердинанда той же непоколебимой улыбкой, которую носил, когда был уверен в своей победе.

В мгновение ока Бенно исчез, и мы снова оказались в моей старой гостиной.

— Ты помнишь? — спросил Фердинанд. — Как вы делали украшения для волос, я имею в виду. Учитывая твою одержимость книгами, я полагаю, тебе надоело создавать подобные украшения так же быстро, как и вышивать. Меня всегда настораживает, когда ты по собственной прихоти начинаешь новое дело, так что твои родители и старшая сестра наверняка встревожились, когда ты предложила сделать украшения для волос. А может быть, они с самого начала с радостью согласились. В конце концов, они же твоя семья.

В глубине моего сознания возникло смутное воспоминание. Я попросила у кого-то пряжу, а затем увидела как мои руки начинают вязать крючком. Я чувствовала вокруг себя людей, хотя они представлялись мне лишь в виде смутных фигур.

— Да. Или, по крайней мере, мне так кажется. Я вижу, как кто-то прикасается к готовым лепесткам, но не могу разобрать, кто именно. Кто-то похвалил мою работу и назвал её потрясающей... но кто?

Должно быть, Фердинанду это показалось многообещающим, потому что в его груди внезапно затеплилась надежда.

— Ты, должно быть, думаешь о своей семье.

Его взгляд обратился к корзине, стоявшей неподалеку.

— Возможно, вы ткали вместе.

Моя мама из времен Урано всегда спешила начать новые проекты, а потом теряла к ним интерес, оставляя меня доделывать их в одиночку. Однако эти люди, находившиеся рядом в мою бытность простолюдинкой, должно быть, работали вместе со мной. Я хваталась за любые фрагменты, отчаянно пытаясь вспомнить их.

— Чернила, клей из шкур, унишам, свечи, мыло — ты никогда не смогла бы сделать всё это самостоятельно. Кто выхаживал тебя каждый раз, когда у тебя поднималась температура? Кто поддерживал тебя, когда ты была слишком больна, чтобы выходить на улицу? Ты должна помнить нотации, которые выслушивала от тех, кто беспокоился о тебе.

Несколько голосов прозвучали в моём сознании:

— Давай, Майн!

— Не могла бы ты сидеть спокойно?

— Майн, что ты делаешь?!

— Давай, пошли!

Я узнавала голоса, но не могла назвать имён их владельцев. Они продолжали переговариваться между собой, и шум стал таким сильным, что у меня заболела голова.

— Они были так безумны и так беспокоились... я ничем не могла помочь, ведь я была такой болезненной и слабой, но... поэтому они всегда были рядом со мной.

Мои глаза стали горячими, а слёзы затуманили зрение; видно, эти воспоминания были мне дороги.

— И всё же... я не могу вспомнить, чтобы когда-нибудь заботилась о них. Разве это не бессердечно? Книги — это весь мой мир. Единственное, что мне дороже, это... ну... вы, господин Фердинанд.

— Да, потому что я единственный, кто направил в тебя магическую силу с тех пор, как Местионора лишила тебя памяти. Твоя любовь к семье настолько глубока, что в ней можно утопить целое море.

Я чувствовала, как внутри Фердинанда бушует буря эмоций: смирение, покорность, печаль и желание как можно скорее вернуть утраченные воспоминания. Его беспокойство заставляло меня тоже испытывать тревогу.

Фердинанд продолжил:

— Только когда я синхронизировался с тобой и заглянул в твои воспоминания, я столкнулся с теми чувствами, которые ты испытываешь к своей семье. Они не похожи на то, что я испытывал к Сильвестру и нашему отцу. Если кто и бессердечен, так это я. Твои эмоции слишком сильны и искренни, чтобы к тебе можно было применить это слово.

Мы внезапно перенеслись за обеденный стол, где передо мной ела моя мама. Я видела свежесваренный рис, натто, мисо-суп, терияки из желтохвоста, мясо с картофелем, овощное ассорти, соленья. Это был тот самый пир, который видел Фердинанд, когда заглянул в мои воспоминания.

— Несмотря на то, что я никогда не ел этих блюд, я всё равно чувствую ностальгию... — размышлял Фердинанд.

— Они напоминают вам мамину стряпню?

— Нет, я имею в виду, я испытываю твои чувства. Из еды я скорее ностальгирую по блюдам, которые ты придумала в Эренфесте... как я обнаружил, застряв в Аренсбахе.

Неужели это был комплимент? Теперь, когда мы были связаны, я чувствовала, что он был просто рад съесть еду, которая точно не отравлена. Я считала его истинным гурманом, любителем вкусной еды, но его истинные стандарты оказались шокирующе низкими.

— Господин Фердинанд, какой же жизнью вы жили, чтобы считать не отравленную пищу роскошью?..

Блюдо перед нами сменило японскую кухню на нечто, напоминающее ростбиф. Фердинанд начал задыхаться, отчаянно сопротивляясь позывам к рвоте, и боль, которую он испытывал, пронзила и меня. Женщина со светлыми волосами, холодными зелёными глазами и жестокой улыбкой просто смотрела на это. Она напоминала постаревшую Дитлинду.

— Идиотка... — Фердинанд сплюнул. Женщина исчезла, и мы вернулись к моей маме. — Выбирай слова осторожно, чтобы не увидеть слишком многого. Подобные воспоминания только помешают тебе вспомнить свою семью.

По ненависти, бурлившей в нем, я догадалась, что сцена, свидетельницей которой я только что стала, когда-то была для него обыденным явлением.

— Полагаю, той женщиной была Вероника, — сказала я. — Возможно, вы не согласитесь, но я думаю, что это воспоминание стоило того, чтобы увидеть его, пусть даже на мгновение. Этот взгляд на ваше прошлое заставляет меня понять, насколько мне повезло.

— Да, это так, — ответил Фердинанд. — Тебя действительно лелеяли и растили в любви.

Моя мама ещё с тех времён, когда я училась будучи Урано, любила меня — я видела это по её глазам. Сердце заколотилось от радости, когда я вспомнила обо всей заботе и внимании, которые я получала в детстве.

Поскольку я видела это воспоминание через Фердинанда, который наблюдал за ним, заглядывая в мой разум, я почувствовала неуверенность, которая охватила его при виде матери, открыто и безоговорочно заботящейся о своём ребёнке. Я же в это время чувствовала сожаление, раскаяние, ностальгию... и любовь.

Действительно, среди всех моих противоречивых эмоций любовь царила превыше всего. Я думала о своей семье на Земле, которую больше никогда не увижу, и о семье, с которой проводила время в нижнем городе, и в голове у меня возникла одна-единственная мысль.

«Я действительно люблю их всех».

— Господин Фердинанд... я не могу вспомнить свою семью, но мне кажется, что мои чувства к ним возвращаются. Они действительно дороги мне. Я их всех так обожаю, но... я просто не знаю их.

Мы были так близки к прорыву. Я могла видеть их лица, слышать их голоса и даже повторять их имена, но я не могла получить доступ к своим потерянным воспоминаниям. Тонкая мембрана не позволяла мне вспомнить время, проведённое с теми, кто был мне дорог.

— Я ведь не принимала их как должное? — спросила я. — Пожалуйста, скажите, что я показала всем, как они мне дороги.

Фердинанд вздрогнул от боли, и наше окружение снова изменилось.

«Мы снова в покоях главного священника. Отец и приёмный отец здесь, но... когда это?»

Пока я пыталась разобраться в ситуации, Арно объявил о прибытии гостей. Фердинанд произнёс обычное приветствие для гостей, после чего Фран ввел мою семью в комнату. Папа и Тули держались за руки, а мама несла ребёнка в перевязи.

— Майн!

Тули отстранилась от папы и, ослепительно улыбаясь, подбежала к Майн, которая была одета в мантию священницы-ученицы. Она обняла бывшую меня, после чего отстранилась и стала проверять, в порядке ли я. Это получилось у неё так естественно, что я догадалась: она делала это постоянно.

— Я испугалась, что с тобой что-то случилось. Когда папа пришёл за нами, он был сильно ранен и у него было пугающее выражение лица. А ещё он сказал, что мама должна взять Камилла с собой в храм. Я так рада, что ты не пострадала.

В голосе Тули звучало неподдельное облегчение от того, что с её младшей сестрой всё в порядке. Её любовь ко мне перекликалась с моей любовью к ней, и на моём лице расплылась широкая улыбка.

Фердинанд, напротив, наблюдая за нами, был охвачен горем. То, что он нашёл способ спасти семью Майн, было поводом для радости: мало кто из простолюдинов выживает в противостоянии с дворянами, но это означало, что связь Майн с семьёй оборвётся гораздо раньше, чем он предполагал. Больше нельзя было ждать, пока ей исполнится десять лет и нужно будет поступать в дворянскую академию. Это очень беспокоило Фердинанда, который стал дорожить их отношениями после того, как услышал столько завидных и душевных рассказов от Дамуэля и Франа.

Родители Майн поняли ситуацию и быстро встали на колени, выражая искреннюю тревогу. Тули тоже велели встать на колени. Она огляделась по сторонам, а затем быстро выполнила указание. Фердинанд увидел, как осунулось лицо Майн, когда она поняла, что не стоит на коленях вместе с ними.

Комната опустела, и наступила тишина. Сильвестр с явной неохотой, но с самым благожелательным выражением лица разрешил коленопреклонённым сесть. В дальнейшем они обсудят вопрос о становлении Майн дворянкой и её удочерении.

— Это всё моя вина?! — воскликнула Тули. — На тебя напали, потому что я пришла за тобой?!

Майн покачала головой.

— Виновник произошедшего всё это время находился в храме, а потому, даже если бы ты не пришла за мной, на меня бы всё равно напали. Если кто и виновата, то я, за то что втянула вас всех в это… — Она сделала паузу, затем посмотрела прямо в глаза сестре и сказала: — Тули, тебе ведь тоже было страшно?

Майн, как могла, объясняла ситуацию, изо всех сил стараясь утешить Тули. Она подчеркнула, что ей пришлось стать дворянкой, чтобы спасти свою семью и служителей.

«Но ты не виновата, Майн. Мы попали в эту ситуацию, потому что я не смог держать под контролем своих слуг», — я слышала, о чём думал Фердинанд. Он, стиснув зубы, наблюдал за тем, как Майн пытается утешить Тули, которая опустила глаза и начала всхлипывать. Если бы только Арно должным образом проинформировал его о сообщении Франа или о прибытии Бёзеванса, он мог бы предотвратить инцидент до того, как всё выйдет из-под контроля.

«Всё вышло не так, как я планировал», — промелькнула ещё одна мысль.

Фердинанд боролся со стыдом и сожалением, в то время как Майн пыталась успокоить каждого члена своей семьи. Он был тронут прочностью их уз и огорчен тем, что именно ему пришлось их разорвать.

— Обещаю. Я обязательно сошью тебе одежду.

— Тули, я люблю тебя. Я так горжусь, что у меня есть такая старшая сестра.

— Не переусердствуй. Я хочу, чтобы ты была в безопасности и была счастлива, — сказала её мама. — Я люблю тебя, Майн. Моя милая Майн.

— Мамочка, я тоже тебя люблю.

Затем Майн взяла Камилла на руки.

— Не думаю, что ты меня вспомнишь, но я сделаю для тебя много книжек с картинками. Обязательно прочитай их все, хорошо?

Последний раз она разговаривала с отцом.

— Я твой отец, однако я оказался недостаточно силён, — сказал он низким голосом. — Прости меня, Майн, я не смог защитить тебя.

— Неправда. Папа, ты всегда защищал меня. Если я когда-нибудь выйду замуж, то надеюсь, что этот человек будет похож на тебя, чтобы он мог защищать меня так же, как и ты.

— Если тот, за кого ты выйдешь замуж, не сможет тебя защитить, я приду и сам его побью.

— Ага. Я знаю, что ты всегда будешь рядом со мной, папа.

— Я беру, беру и никогда не отдаю... — пробормотала я, не в силах вынести того, что вижу. Даже когда моя семья осыпала меня любовью, я так мало ценила их в ответ. Я бы, наверное, начала плакать, если бы не тот факт, что я застряла в воспоминаниях и физически не могла этого сделать.

Я хотела вернуть утраченные воспоминания. Мне это было необходимо. Я не могла смириться с мыслью, что не помню этих людей, которые, очевидно, были так важны для меня.

— Пусть моё имя изменится, пусть я больше не смогу называть тебя папой, но… я всегда буду твоей дочерью. А потому я буду защищать всех в этом городе.

Кольцо Майн засияло. Её эмоции всколыхнулись, и магическая сила начала бушевать. Фердинанд вцепился в свой штап и поднялся на ноги, полный решимости не дать ей случайно причинить вред своей семье. Он предупреждал её об осторожности... но она отказывалась.

— Я должна использовать эту магическую силу. Она переполнена моей любовью к семье, а потому я должна использовать её для них.

Кольцо Майн засияло ярче, и она подняла обе руки в воздух.

— О верховные бог и богиня, что правят бескрайними небесами, обручённые Бог Тьмы и Богиня Света, о могучие боги вечной пятёрки, что правят огромным царством смертных, богиня воды Фрютрена, бог огня Лейденшафт, богиня ветра Шуцерия, богиня земли Гедульрих, бог жизни Эйвилиб, прошу услышьте мои молитвы и даруйте благословение.

При произнесении каждого имени от кольца Майн исходило жёлтое сияние. В воздухе затанцевал свет благословения, созданного исключительно с помощью молитвы, без помощи магического круга или божественных символов.

«Это слишком тяжёлое бремя для её тела!»

Фердинанд раздумывал, стоит ли ему вмешиваться. Тем временем Майн продолжала взывать к богам, позволяя магической силе свободно вытекать из неё.

— Я предлагаю вам своё сердце, свои молитвы и свою благодарность. Я прошу вас даровать свою святую защиту тем, кого я люблю. Даруйте силу исцелять их боль, силу стремиться к своим целям, силу отражать чужую злобу, силу противостоять испытаниям и невзгодам.

Свет, вихрящийся по комнате, — проявление любви Майн к своей семье — был настолько ошеломляющим, что Фердинанд потерял дар речи. Я тоже была очарована.

— И!

— Розмайн? Ты в порядке?

Как только благословение пролилось дождём, ко мне вернулись воспоминания, начиная с того момента, когда я впервые проснулась с температурой. Дни, проведенные с близкими, время, когда Лутц спросил меня, действительно ли я Майн, радость от того, что мы закончили первую партию бумаги, и волнение от создания печатного станка — только сейчас до меня дошло, как много Местионора разорвала.

По мере того как ко мне возвращались воспоминания, я осознавала истинное положение вещей: я забыла не только тех, кто был мне особенно дорог, но и все те моменты, когда негативные эмоции брали верх. Я вспомнила голодающих сирот, запертых в подвале приюта, как Шикикоза угрожал мне ножом, как я чуть не умерла от тромбэ, как мой пандобус связали светом, а потом заставили выпить странное зелье. Потом я вспомнила об Эглантине и Анастасие, заставивших меня обойти святилища академии, о двери, которая не открылась и помешала мне получить Грутрисхайт, о том, как Фердинанд потерял сознание, когда его отравили, о человеке, который после смерти превратился в магический камень...

— Розмайн! Розмайн!.. — раздавался в моих ушах голос Фердинанда. В нём уже звучала злость, и он становился ещё злее с каждой секундой, что я молчала... но я не могла решиться ответить сразу.

«Дай мне минутку. Мне нужно, чтобы голова перестала кружиться…»

Я нервно открыла глаза, чтобы посмотреть на Фердинанда, и увидела, что его лицо находится всего в нескольких сантиметрах от моего. Его брови были нахмурены, но он расслабился, как только увидел, что со мной все в порядке. Он прижал меня к себе и пробормотал «хвала богам...» под нос.

«Подождите, что? Это действительно он? Этого не может быть, верно? Должно быть, он сломался».

Я оставалась совершенно неподвижной, не понимая, что происходит.