Том 4. Глава 6. Операция «Рагнарёк» (2)

Он должен был перестать позволять другим играть с его судьбой и заставить их заняться собственными. Райнхард думал так с самого детства, с тех пор, как у него украли то, что никогда не должно было быть украдено. Этого он перенести не смог. Он нашёл для себя множество причин, чтобы порвать связи со старым режимом, при котором существовали Галактическая Империя и Союз Свободных Планет, и захватить всю власть во Вселенной в свои руки. Грядущая династия Лоэнграммов не остановится ни перед чем ради установления вселенского мира. Его правление, по сравнению со старым режимом, было более справедливым, а по сравнению с Союзом Свободных Планет — более эффективным. По крайней мере, он никогда бы не доверил большой флот этим распутным аристократам, которые лишь кичились своими родословными и семейными связями, и не отдал власть в руки политиков-популистов, что управляли невежественными массами с помощью софистики и потакания их желаниям. Даже перед таким человеком, как Ян Вэнли, путь к власти был широко открыт. И всё же, как бы ни сочетались его многочисленные таланты, Райнхард знал, что никто не сможет заменить его рыжеволосого друга, погибшего год назад.

У Хильдегарде фон Мариендорф были давние опасения по поводу стремления Райнхарда к абсолютной гегемонии. Когда они остались одни, она прямо спросила у него:

— Неужели мирное сосуществование с Союзом Свободных Планет невозможно?

Вопрос был риторическим. Ценность его была лишь в том, что он был задан.

— Нет. Они упустили свой шанс, — сказал Райнхард даже слишком равнодушно, так что Хильда задумалась, что же у него всё-таки на уме. — Настоящие макиавеллисты не обратили бы внимания на возраст императора. Если бы они задержали и выслали нам императора и его похитителей, они лишили бы меня возможности применить радикальные политические и военные меры. Но они сами подписали себе смертный приговор.

Райнхард считал, что второсортные макиавеллисты, которые обладают монополией на власть, но не умеют её использовать — это признак деградации страны. По его мнению, он оказался в том моменте истории, когда судьбы династии Голденбаумов и Союза Свободных Планет неизбежно катились к концу. И, тем не менее, мысль, что он простое орудие истории, была Райнхарду невыносима. Он твёрдо намеревался прервать династию Голденбаумов и снять пятивековое зловещее проклятие Рудольфа с плеч человечества. И все же...

— Фройляйн.

— Да, герцог Лоэнграмм?

— Мои методы кажутся вам бесчестными?

Хильда на секунду растерялась. Взгляд ледяных голубых глаз был даже слишком серьёзным.

— Ваше превосходительство останется довольным, если я скажу «нет»? — ответила она, поскольку не знала, какого ответа он ждал.

На лице молодого герцога появилась кривая улыбка.

— Я благодарен вам, фройляйн. Искренне. Если бы я сам поехал в поместье в горах, я уверен, сестра бы отказалась меня принять. Она ни за что бы не согласилась принять мою охрану, если бы вы её не убедили.

Хильда чувствовала разницу между поведением Райнхарда-правителя и мальчишеской откровенностью сожалеющего брата. Она понимала, что нет смысла гадать, какой из Райнхардов настоящий, но не могла не подумать о том, какую из масок он в конце концов наденет.

— Хотя моя сестра ненавидит меня, я уже не исправлю всего, что сделал. Если я откажусь от власти, когда она находится от меня на расстоянии вытянутой руки, кто ещё восстановит единство и гармонию во Вселенной? Мне доверить будущее человечества Союзу Свободных Планет или старорежимным демагогам?

Подумав, что он достаточно ясно выразил свою точку зрения, Райнхард внезапно почувствовал беспокойство. Его ледяные глаза сверкнули жёстко и яростно, и он стал вновь похож на диктатора, повелителя двадцати пяти миллиардов человек.

— Завтра мы объявим об низложении императора, — уверенно произнёс Райнхард. — Семилетний император Эрвин Йозеф II лишится власти, а его место на троне займёт восьмимесячная императрица Катарина, дочь графа Пегница. Она станет самым молодым правителем в династии Голденбаумов. И последним.

Ему казалось, что в момент, когда он положит младенца на трон, он сможет физически ощутить гнев и ненависть немногочисленных приверженцев старого режима, которыми они отреагируют на этот ужасающий спектакль.

«Этот белобрысый щенок оскверняет нашу власть и традиции».

В ответ неизбежно посыпались бы такие проклятия, но их «власть» и «традиции» были лишь двумя столпами песочного замка, построенного Рудольфом фон Голденбаумом пять веков назад. И когда два эти столпа начали осыпаться, всему зданию было суждено рухнуть. Райнхард почувствовал странную жалость к старому режиму, его иллюзиям и всему остальному.

IV Меньше двух лет назад Гейдрих Ланг занимал важный бюрократический пост. В обязанности начальника Бюро поддержания общественного порядка Империи входило задержание противников действующей власти и инакомыслящих, наблюдение за борцами за свободу слова и подавление её, а также даже контроль и вмешательство в образование и культуру. Именно он в правительстве Империи отражал суть авторитарной власти и мог использовать всё своё влияние и возможности, как ему заблагорассудится. Однажды он непременно бы стал министром внутренних дел.

Согласно новому приказу герцога Лоэнграмма, Ланг не был приговорён к казни как член старого режима. У этого решения было две причины. Во-первых, будучи шефом тайной полиции, он преуспел в слежке и сборе данных и накопил предостаточно компромата на аристократов. Во-вторых, зная себе цену, он был предан лишь себе и после того, как режим аристократов — которых Миттермайер язвительно окрестил «пастухами» — пал, выразил намерение последовать за новым правителем.

Ланг не видел причин горевать из-за того, что Райнхард упразднил Бюро, и достаточно верил в себя, чтобы терпеливо дожидаться дня, когда его звезда снова взойдёт.

Ему воздалось за терпение даже раньше, чем он ожидал. Из канцелярии адмирала флота Оберштайна поступил приказ военной полиции — вечно недовольной своей работой, что, впрочем, типично для военной полиции — выпустить Ланга из-под домашнего ареста.

К счастью для Ланга, детальное расследование фон Оберштайна не выявило никаких доказательств, что он злоупотреблял властью ради личной выгоды. От других высокопоставленных деятелей старого режима его отличало кристально чистое поведение. К нему относились как к любимцу знати, хотя он недолюбливал их компанию. Он усердно и со рвением выполнял свои обязанности и, не без причины, стал известен как «Ищейка».

Увидев его, даже Оберштайну захотелось рассмеяться, однако вида он, разумеется, не подал. Внешность Ланга никак не вязалась с его талантами и достижениями. Хотя ему ещё не перевалило за сорок, восемьдесят процентов его каштановых волос исчезли. То немногое, что ещёе оставалось, цеплялось за его уши, как будто за жизнь. Его пепельные глаза были большими и красивыми, губы — мясистыми и красными, а рот — крохотным. Его голова была великовата для его невысокого тела. Само тело больше походило на шар, а покрывающая его кожа была гладкой и розовой. Короче говоря, Гейдрих Ланг внешне напоминал пышущего здоровьем ребёнка, напившегося материнского молока, поэтому угадать в нем бывшего шефа тайной полиции было бы непросто даже для человека, отличающегося бурной фантазией. Ведь согласно бытующему стереотипу, шеф тайной полиции должен обладать более суровой внешностью, а в его волосах должна пробиваться седина.

Однако его уникальность лучше всего выражал его голос. Обычный человек посчитал бы, что мужчина такой комплекции будет обладать высоким детским голосом. Вместо этого изо рта Ланга полился торжественный бас, как у какого-нибудь древнего религиозного лидера, читающего проповедь для верующих. Те, кто готовился сдерживать смех, были потрясены. Ланг осознавал это несоответствие и играл на нём: он не раз заставал противников врасплох, а его бас неоднократно служил ему орудием допроса.

Однако человек перед ним, чьи искусственные глаза сверлили в нём дырку с помощью механического светового компьютера, должен был решить, достоин ли Ланг внимания, а затем доложить об этом имперскому канцлеру, герцогу Лоэнграмму.

— Ваше превосходительство начальник штаба, как бы вы это ни маскировали, у правительства есть только один путь существования.

Ланг говорил категорично, и Оберштайн начал вдумчиво оценивать его речь уже с первого слова.

— Хм, и какой же?

— Контроль масс горсткой людей.

Голос Ланга звучал так, словно это отшельник взывал к Богу, и можно было подумать, будто ему аккомпанирует церковный орган. С другой стороны, обладая полной властью над жизнью и смертью Ланга, Оберштайн сам был подобен Богу в том смысле, что, как бы искренне с ним ни говорили, этого никогда не было достаточно.

— Мы придерживаемся идеи, что при демократии правительство избирается свободным волеизъявлением большинства, но я готов выслушать ваши мысли.

— Предположим, что народ состоит из 100 человек. 51 человек — это уже большинство. Однако и это большинство делится на фракции, и для того, чтобы править всей сотней достаточно уже лишь 26 человек. Другими словами, четверть может управлять целым. Идея не новая и редукционистская, признаю, но она верно передает всю бесполезность демократического принципа большинства. Я уверен, ваше превосходительство, что вы, с вашим великолепным умом, и сами это понимаете.

Оберштайн проигнорировал это очевидное подхалимство. Как и его господин, Райнхард фон Лоэнграмм, Оберштайн не мог не заметить, что те, кто заискивал перед ним, его же и презирали. Игнорируя тот факт, что его игнорируют, Ланг продолжил:

— Поскольку сама суть правительства — контроль большинства меньшинством, я уверен, вы согласитесь, что такие люди как я незаменимы для поддержания порядка.

— Вы имеете в виду тайную полицию?

— Кто-то должен поддерживать общественный порядок.

Это была неплохая подводка, но Оберштайн вновь оставил без внимания едва прикрытый намёк этого человека.

— Тайная полиция может быть удобна тем, кто находится у власти, но само её существование становится объектом ненависти. Хотя Бюро поддержания общественного порядка Империи лишь недавно было распущено, многие захотят, чтобы вы понесли наказание за то, что вновь возродите его. Люди вроде реформиста Карла Брэке.

— У господина Брэке свои идеалы, но я лишь посвятил себя служению династии и ни разу не воспользовался властью ради собственной выгоды. Если вы станете карать за верность, герцога Лоэнграмма не ждёт ничего хорошего.

Из-под полы этого благонамеренного совета показалась дуло угрозы. Если его обвиняют не только в прошлых прегрешениях, но и за работу в Бюро, есть ли у него ещё что-то на уме?

— На самом деле, герцога Лоэнграмма мало заботит ваше существование.

— Герцог Лоэнграмм — прежде всего солдат. Его стремление покорить Вселенную в честном бою вполне понятно. Но иногда самый незначительный ложный слух может быть более ценным, чем десять тысяч кораблей, и тогда оборона становится лучшей формой атаки. Поэтому я надеюсь лишь на мудрость и великодушие герцога Лоэнграмма и вас.

— Ладно мне. Но как вы собираетесь отплатить за великодушие герцогу Лоэнграмму? Это самое главное.

— Герцог Лоэнграмм получит мою безоговорочную преданность, а свои скромные таланты я буду использовать на благо его военного режима.

— Всё это прекрасно, но теперь, когда Бюро распущено, бессмысленно его восстанавливать. Это означало бы отступление от политики реформ. Нам стоит придумать какое-нибудь другое название.

Детское лицо Ланга осветилось.

— Я уже подумал об этом, — пробасил он своим завораживающим голосом оперного певца. — Бюро внутренней безопасности. Что скажете? Хорошо звучит, не правда ли?

Хотя название не особенно вдохновило его, искусственные глаза начальника штаба сверкнули, и он кивнул.

— Вольём старое вино в новые мехи.

— Я бы сказал, что вино тоже не прочь быть нового урожая.

— Что же. Займитесь этим.

Таким образом, Гейдрих Ланг сменил должность начальника Бюро поддержания общественной безопасности на должность главы Бюро внутренней безопасности.

В ходе подготовки к операции «Рагнарёк» высшее командование имперского флота тайно начало действовать. Ройенталя всё ещё терзали сомнения, можно ли доверять Феззану как союзнику. Сама эта мысль заставляла его испытывать ещё большую настороженность.

— Смотрю, его превосходительство адмирала Ройенталя мучают сомнения? — сказал Миттермайер с улыбкой.

В партнёры себе они брали не какую-то наивную девушку, а старого феззанского лиса. Миттермайер желал одержать быструю победу, чтобы не давать Феззану шанса поймать их в ловушку, где, как уже говорил Ройенталь, они станут лёгкой добычей в том маловероятном случае, если им не удастся одержать победу.

— При таком раскладе нам придётся добывать продовольствие на ближайших планетах, если мы захотим накормить войска. И даже если мы в этом преуспеем, нас заклеймят как мародёров, — внутри него шла борьба с собственными чувствами. Всё это лишь пустые слова. — Я не против, если меня назовут захватчиком, но не желаю, чтобы меня презрительно называли мародёром.

— Во-первых, это ещё зависит от того, будет ли вообще толк их грабить. Было бы унизительно потерпеть поражение от нашей же прошлогодней тактики выжженной земли. Вспомни, что стало тогда со флотом Союза.

Неважно, в какой обёртке агрессор будет это подавать, когда дело действительно дойдёт до экспроприации, народ никогда не поддержит завоевателей. Как только агрессор решится на временные непопулярные меры, враждебность народа возрастёт, и тогда будет крайне проблематично окончательно сделать Союз частью Империи.

— Однако что бы мы ни говорили, окончательное решение остаётся за Лоэнграммом.

Нейхардт Мюллер тактично предложил воздержаться от дискуссий по этому вопросу, чтобы прояснить мысли. Миттермайер и Ройенталь кивнули, прекратив спор, которому не было видно конца, и перешли к более насущным проблемам. Слова Мюллера, однако, заставили Ройенталя втайне задуматься: «Получается, всё решает Лоэнграмм?»

Во внутренней политике молодой златовласый имперский канцлер всегда выступал за справедливость. По крайней мере, его режим был более справедливым, чем старый. И, возможно, он сумеет дать её каждому гражданину на вражеской территории.

Ройенталь был честолюбивым человеком. Он обладал амбициями героя эпохи перемен, который всегда просчитывает следующий шаг ещё до того, как сделал первый. За последний год желание свергнуть правителя и занять его место начало терзать его душу как пробудившийся ото сна Левиафан. Это была не прихоть и не врождённая тяга к власти. Если бы в итоге способности и удача Райнхарда превзошли его, Ройенталя, то он бы милостиво уступил право на власть, получив доказательство, что лишь Райнхард способен стать их верховным правителем. Но если Райнхард потеряет хватку...

V Хотя известие о предстоящем крупномасштабном вторжении имперского флота Феззан получил по множеству своих каналов, реакция большинства людей была примерно такой: «Ну вот опять». Даже хитроумные феззанские торговцы, которые за более чем сто лет уже привыкли к трёхполярному мировому порядку и противостоянию, были уверены, что ничего не изменится. Они привыкли не обращать внимание на бессмысленно льющуюся кровь, вопреки всему надеясь, что война будет лишь способствовать накоплению ими богатств в сферах, которые ещё не были им до конца подконтрольны: инвестициях, финансах, промышленности и перевозках. Для них равнозначно маловероятной казалась вероятность, что огромный флот Галактической Империи принесёт в Феззанский коридор мир и процветание или что свободные торговцы будут повязаны по рукам и ногам различными ограничениями. Конечно, такие планы в прошлом разрабатывались не раз, но всё было тщетно. Правительство Феззана делало для них всё необходимое, собственно, поэтому они и платили налоги. Они работали на себя и зарабатывали для себя. И большинство феззанцев разделяли такую идеологию.

Но никто не мог утверждать, что нынешний правитель так же был верен этой идее, как и они. Со времён основателя Леопольда Лаапа, сменявшие друг друга правители Феззана разрывались между преданностью феззанскому народу и Земле. Однако при Адриане Рубинском наметилось завершение подобной политики. Сердце Рубинского не принадлежало чему-то одному, и это его вполне устраивало.

— С точки зрения вооружения, крепость Изерлон неприступна. Кроме того, там находится лучший командующий вооруженных сил Союза. Такое самодовольство вполне в духе бездарных политиков.

Рубинский объяснял своему советнику Руперту Кессельрингу, что Союз сделал ещё один шаг к краю пропасти.

— Ощущение безопасности лишило руководителей Союза способности мыслить здраво и привело их к наихудшему решению, которое только можно было принять. Говорящий пример того, как прошлые успехи ведут к нынешним неудачам и лишают будущего, как по мне.

Руперт Кессельринг с усмешкой подумал, окажется ли это наставление полезным хоть для кого-нибудь. Правитель в данную секунду выставлял себя на посмешище, поскольку считал, что он — единственное исключение из правила. А тем временем его сын старательно копал отцу могилу, и похоже, что не только он решился взять в руки лопату.

— Меня волнуют действия посланника Болтека.

В словах Руперта Кессельринга чувствовался яд. Скрывать свои намерения дальше было бессмысленно. Мысль о том, что этот шут Болтек присоединился к рытью могилы Рубинскому, пробудила в Руперте желание спихнуть в неё их обоих.

— Болтек слишком рано пошёл с козырей. И это позволило герцогу Лоэнграмму обернуть ситуацию в свою пользу. Думаю, что он постарался извлечь выгоду из ситуации.

— Удивительно некомпетентный человек.

Правителя ничуть не смутил намек на то, что именно он виновен в том, что назначил этого бездарного человека.

— Герцог Лоэнграмм оказался на шаг впереди. Болтек трудолюбив и до этого момента неудачи обходили его стороной, но тут он просчитался.

— И что вы предлагаете с ним сделать? — спросил молодой человек, всеми силами пытаясь произвести впечатление Мефистофеля, не не добился ответа.

Мысли трёх людей — Рубинского, Руперта Кессельринга и Болтека — сплелись в единый клубок.

Определить, кто из них наиболее подлый предатель было решительно невозможно. Очевидно было одно: любой из них продаст двух других в мгновение ока. Но это не означало, что они горели желанием продавать Феззан. Богатство Феззана и его способность справляться с любыми неприятностями, не говоря уже о его стратегической позиции, гарантировали их настоящее и будущее. Владея Феззаном, они могли бы играть на противоречиях имперского канцлера Райнхарда фон Лоэнграмма и Великого епископа культа Земли. Неудивительно, что они не желали его продавать.

Рубинский сменил тему разговора.

— Кстати говоря, насколько я понял, мичман Юлиан Минц получил назначение в представительство Союза на Феззане.

— Я слышал, что он любимый мальчик на побегушках Яна Вэнли. Интересно, насколько это является правдой, — Руперту становилось всё тяжелее скрывать своё презрение к отцу. — Так или иначе, он ещё шестнадцатилетний щенок. Вряд ли он способен что-то сделать.

— Когда герцогу Лоэнграмму было шестнадцать, он уже получил звание капитана 3-го ранга. В этом плане Юлиан Минц лишь немного от него отстаёт.

— Разве он не продвигается по службе лишь из-за влияния своего приёмного отца?

— Вполне вероятно, но о нём всё больше положительных отзывов. Лично мне не хотелось бы оказаться тем, кто принял тигрёнка за кота.

С этим Руперт согласился и, вспоминая себя шестнадцатилетнего, задумался. Не решился ли он ещё тогда свергнуть своего отца и захватить его статус и власть? Разве он не возьмёт силой то, что отец никогда бы не отдал ему сам? Как сказал какой-то древний мудрец, талант подобен камню, брошенному в воду: чем он больше, тем сильнее рябь идёт по воде. То же касается амбиций и желаний. Если это так, то Рубинский, естественно, был настороже. Но подозревал ли он и его, Руперта?

Руперт Кессельринг перевёл свой холодный взгляд на профиль отца, но тут же отвёл глаза. Адриан Рубинский, его отец, всё ещё имел над ним власть. Жажда власти, страх подозрения: он смотрел на Рубинского, и эти чувства разгорались в нём всё сильнее.