Том 3. Глава 8. Преступление и наказание

Начало одиннадцатого месяца 1546-го года по континентальному календарю, полночь. На территории, принадлежащий некоему аристократу Королевства Эльфриден.

В поместье дворянина, правящего этой территорией, в темной комнате встретились двенадцать закутанных в темные одежды фигур.

— Что вы думаете об этом вызове? — спросил один из них.

— Из всех аристократов этой страны были приглашены только четырнадцать семей. Вероятно… нацелились на нас.

— Так же есть доклады, что ищейки человека в черном что-то вынюхивают возле нас.

— Значит, цель этого вызова…

— …показать нам пример, без сомнений.

— Показать пример? Это не ловушка? — переспросил один из них истеричным голосом.

— Хе-хе-хе, — сухо рассмеялся другой. — В отличии от коррумпированных дворян, нас они не тронут. Без преступления, за которое нас можно судить, этот король и тот, в черном, ничего не смогут сделать.

— Ясно… Поэтому они хотят сделать это примером для нас.

— Верно. Держать нас в узде, чтобы мы думали «завтра я могу быть на их месте».

— Из трех герцогов двое вне игры, а дворяне, не поддержавшие и не выступившие против короля, сильно потеряли влияние. Если он заставит нас молчать, его уже никто не остановит.

— Хм… Пока все идет по плану короля. Или того, в черном?

— Не имеет значения, чей конкретно это план. Если смотреть на происходящее с другой стороны, это самое лучшее, что король мог попытаться сделать против нас.

— Хех-хе-хе, вы совершенно правы. Вот поэтому мы сейчас должны залечь на дно. Мы должны действовать так, чтобы не рассердить короля, чтобы у него не было поводов наказать нас. Раз на то пошло, мы должны поддерживать то, что он делает.

— Мне эта мысль глубоко неприятна.

— Не имеет значения… Это ненадолго, — сказал тот, что несколько раз смеялся — Как только он избавиться от препятствий, уверен, он начнет вводить свои революционную политику еще быстрее, чем сейчас. А быстрые реформы неизбежно порождают сопротивление, нам будет достаточно немного подтолкнуть нужных людей из тени. И чем больше этих людей он казнит, тем больше людей будут видеть в нем тирана, что породит больше сопротивления.

Остальные лишь согласно кивнули, впечатление его словами.

— Верно. Значит, надолго он не задержится.

— Да. Когда придет время, мы отстраним его от власти и посадим на трон кого-нибудь более податливого.

— И тогда мы сможем жить так, как было при короле Альберте.

— Но сейчас он контролирует почти все, мы не должны подставиться. Нужно выждать и делать то, что требует король. Но когда придет время…

Присутствующие мрачно рассмеялись.

— Но что делать с домами Джабана и Сарацин? У них сменились главы.

— Оставьте их. Если они разгневают короля, он их раздавит, но это их забота, нам не следует вмешиваться.

— Конечно. А теперь, джентельмены, прошу вас следовать намеченному плану.

— Да. За возвращение нашей эпохи.

— За возвращение нашей эпохи.

Они не знали, что из тени за ними наблюдают.

◇ ◇ ◇

Солнечным днем я снова помогала Соме с административной работой.

— Хорошо, — сказал он. Передай пожалуйста эти бумаги Хакуйе.

— Сделаю.

Взяв бумаги я уже собиралась выйти из кабинета, когда Сома меня окликнул.

— Лисия!

Я обернулась, гадая, к чему это могло бы быть. Сома, казалось, хотел что-то сказать, но или не находил слов, или просто колебался, говорить или нет.

— В чем дело?

— Ах… Нет, эм… ничего.

— Хорошо… Тогда я пойду.

Закрыв за собой дверь правительственного кабинета я невольно вздохнула.

Сома, вероятно, хотел поговорить со мной о том, что случилось с Герцогом Кармином.

«Боже… Он не должен винить себя в случившемся».

Я не потеряла самообладание, когда узнала о его самоубийстве. Умер человек, которого я уважала как учителя и практически отца, но я была странно спокойна. Я сама этому удивлялась.

Не то, чтобы я не скорбела о нем. Вообще то, мое сердце словно разрывалось на части, но тем не менее я могла вести себя как обычно. Возможно это потому… потому что я понимала, что все закончиться так и готовилась к этому. К тому, что герцог Кармин выберет погибнуть, забрав с собой всю тьму этой страны. И что Сома примет его решение.

Георг Кармин и Сома Казуя.

Георг Кармин был великим человеком, которого я очень уважала. Сильный и благородный воин, живое воплощение всего того, чем я восхищалась и к чему стремилась. Я уважала его и подражала ему.

Что касается Сомы… Это человек, которого я решила поддержать.

Я жила не особенно задумываясь о любви и романтике, поэтому не знаю, что чувствую по отношению к нему. Как член королевской семьи, я не питала иллюзий по поводу своего будущего брака.

Но увидев улыбку Аиши, ставшей его второй невестой, и улыбку Джуны, когда он сказал: «клянусь, я возьму тебя в жены», я почувствовала легкую боль в груди.

…Да. Это оно. То самое чувство. Я достаточно сильно привязалась к Соме, чтобы испытывать эти эмоции.

В любом случае, это были решения двух небезразличных для меня людей. Даже если это грустно, если это больно — я должна принять их, или я бы наплевала на их решимость. Я решила поверить в них.

Поэтому, услышав о смерти герцога Камина, я не стала вымещать свои переживания на Соме.

Герцог Кармин не хотел навредить нашим отношениям. Поэтому я останусь здесь, с Сомой, как и прежде. Это мой способ отдать дань уважения герцогу Кармину.

Вот что я чувствовала.

Я продолжу верить в Сому. Не важно, какое решение он примет, я его поддержу.

Сегодня состоится суд над герцогом Варгасом и Карлой. Я по прежнему надеялась спасти подругу, но я приму решение Сомы. Каким бы печальным оно не было.

И все же…

«Эй, Сома, почему ты выглядишь так, словно страдаешь больше всех?».

В зале для аудиенций замка Парнам царила странная атмосфера.

Сегодня здесь вынесут приговор Кастору и Карле.

Герцогиня Уолтер в качестве награды за ее вклад в прошедшей войне попросила Сому лично судить их. Для короля было не совсем правильно лично вмешиваться в это дело, но герцогиня Уолтер была готова на все, даже отказаться от всех своих прежних заслуг, так что он решил выполнить ее просьбу.

И теперь Сома будет судить их лично.

Люди расположились примерно так же, как если бы это была обычная аудиенция.

Выше остальных сидел Сома. Он сидел не на обычном троне, а на стуле, который все же выглядел довольно внушительно. По бокам от него стояли мы с Аишей. Раньше Аиша как телохранитель стояла немного позади Сомы, но теперь она была кандидаткой в королевы. Она неизбежно привлекала к себе внимание, отчего чувствовала себя весьма неловко.

Перед нами стояли на коленях со связанными за спиной руками бывший генерал военно-воздушных сил Кастор Варгас и его дочь Карла. Похоже, они смирились со своей судьбой, так как держали спину ровно и спокойно смотрели на нас.

Между нами стояли премьер-министр Хакуя и герцогиня Уолтер, друг напротив друга. Хакуя выступал в роли прокурора, а герцогиня Уолтер была адвокатом защиты. В обычном судебном разбирательстве они бы отстаивали позиции виновны/невиновны, но виновность двух Варгасов была неоспорима.

Поэтому задачей Хакуи было настаивать на положенном наказании, а работой Эксель — постараться как можно сильнее смягчить это наказание. Иначе говоря, об оправдании и речи не было.

Кроме того, за установленным неподалеку длинным столом сидели четырнадцать дворян в ряд. Сома сказал, что его интересует их мнения во время суда.

Их выбрали случайно, но… Так ли это? Они шептались друг с другом и казалось, были знакомы.

«Чтобы нас не ждало, я не удивлюсь», — подумала я. В конце концов, этот процесс запланировал Сома.

Пусть нечасто, но король и раньше иногда забирал дело у суда, но, как правило, в этих случаях вердикт был неоспорим. Такой формат, где король как судья должен был выслушивать доводы сторон, был чем то неслыханным. Таких прецедентов не было и никто не мог предсказать, что сегодня произойдет.

— Начинаем суд над Кастором и Карлой, — негромко произнес Сома.

Хакуя зачитал список их преступлений:

— Бывший генерал ВВС Кастор Варгас и его дочь Карла виновны в том, что несмотря на законную передачу трона Его Величеству воспротивились его власти, отвергли его ультиматум и даже обратили мечи против запретной армии. Это государственная измена, потому я считаю целесообразным наложить арест на их землю и имущество и приговорить их к смертной казни.

Хакуя ожидаемо настаивал на смертной казни.

…Понятно почему. Государственная измена была тяжелейшим преступлением, за которое казнили не только обвиняемого, но и всех его потомков до третьего колена.

В данном случае будет минимальное число жертв, так как Кастор прислушался к совету Эксель и официально разорвал связи со своей семьей, кроме Карлы. Кроме того, учитывая заслуги Эксель на войне, было принято решение о том, что Карл, маленький сын Кастора, от которого тот отрекся и которого приняли в дом Уолтер, унаследует дом Варгас и Город Красного Дракона с окрестностями в качестве феода. Дочь Эксель, мать Карлы и Карла, будет его наставником.

Когда Хакуя закончил представлять требуемое наказание, настала очередь Эксель защищать их и просить смягчения наказания.

С ней это уже обсуждали и ее предложение «в обмен на жизни Кастора и Карлы отдать ее голову или Герцогство Уолтер, за исключением Лагуна-Сити» уже было отвергнуто. Не могло быть и речи о том, чтобы казнить ее вместо них, а если Сома уничтожит последнее герцогство, это может настроить дворян против него.

— Со стороны Кастора и Карлы было глупо учавствовать в этом восстании, — сказала Эксель. — Но, безусловно, они сделали это не для того, чтобы захватить власть. С пути истинного их сбила чрезмерная преданность прежнему королю Альберту и дружба с генералом сухопутных сил Георгом Кармином. Конечно, Сир Альберт официально передал Вам трон и для вассалов должно быть немыслимо сомневаться в его решении. Однако внезапная смена правителя повергла в смятение не только Кастора, но и многих других людей, Карла же следовала за ним, как его дочь. Ни у кого из них не было личных амбиций. Так же, к счастью, ни их подданные, ни солдаты запретной армии не понесли потерь в битве за Город Красного Дракона. Учитывая это, неужели Вы не можете пощадить их жизни?

Поклонившись герцогиня Уолтер закончила озвучивать смягчающие обстоятельства.

Сома слушал ее с непроницаемым лицом.

Было невозможно понять, о чем он думает. Наверное, он специально подавлял свои эмоции.

Выслушав доводы обвинения и защиты, Сома заговорил:

— Кастор, Вам есть, что сказать в свою защиту?

— Нет, — твердо ответил Кастор. — Побежденному командиру нечего говорить. Пожалуйста, можете забрать мою голову.

— …Ясно.

— Прошу об одном. Я начал эту войну, Карла лишь выполняла приказ. Я готов принять наказание за нас обоих, будь то пытки или публичное унижение. Прошу лишь сохранить жизнь Карле.

Хоть и связанный, Кастор поклонился настолько низко, что почти коснулся головой пола.

— Отец! — удивленно воскликнула Карла, увидев действия своего обычно гордого отца.

Сома лишь вздохнул, не меняя выражение лица.

— В битве за Рендел именно Карла возглавляла ВВС, я не могу оставить это безнаказанным. Вы должны были знать о последствиях, поднимая флаг восстания.

— Кх… — Кастор прикусил губу, но больше ничего не сказал.

— Карла, тебе есть, что сказать?

— …Нет, — покачала головой она.

— И это все? Больше ничего не хочешь говорить?

— В таком случае… Я прошу прощения за мою глупость. Лис… Принцесса пыталась нас убедить, но мы не слушали, — с этими словами Карла опустила голову.

В тюрьме Карла сказала, что она не хочет больше причинять нам неприятностей, вынуждать заступиться за нее. Наверное, сейчас она думает о том же.

— Ты не будешь молить о прощении? — спросил Сома.

— Нет, не буду. Судите меня так, как считаете нужным.

— Ясно… — Сома перевел взгляд на сидящих за столом дворян. — Эти люди по недомыслию подняли флаг восстания против меня, действующего короля. Как вы думаете, какое решение уместно для этих глупцов? Я хочу услышать ваше непредвзятое мнение.

Сейчас Сома даже мне показался пугающим. И я почувствовала, что что-то не так. Он говорил так, словно уже все решил, и хоть он и спрашивал их мнения, сквозь строки слышалось «Даже не представляю, что кто-то из вас осмелиться возражать против казни этих изменников, правда же?». Он словно пригласил их наблюдать за процессом, чтобы запугать и приструнить…

Обычно Сома прислушивался к любому мнению и принимал его, если считал правильным, но сейчас он был своей полной противоположностью.

Снова посмотрев на дворян я поняла, что все они принадлежали домам, окруженным темными слухами, но державшихся в стороне от проблем. Может, Сома хочет использовать Карлу и ее отца как пример, чтобы заставить их подчиняться?

Казалось, он демонстрировал им свою силу и говорил «если не хотите оказаться на их месте — повинуйтесь мне». Или такое у меня сложилось впечатление.

Один из дворян встал и громко заговорил:

— Ваше Величество! Вы говорите так, словно их судьба уже решена!

Это был молодой человек примерно одного возраста с Хэлбертом, но более утонченный. Он казался серьезным, но добрым человеком.

— Кто это? — спросил Сома.

— Это глава дома Сарацин, Пилтори Сарацин, — ответил Хакуя.

— Как я понимаю, мы здесь собрались, чтобы определить тяжесть их преступления — продолжил Пилтори. — Если вы просто навяжете нам свою волю, этот суд не имеет смысла!

— Гха-ха-ха, хорошо сказано, юный Сарацин! — другой дворянин поднялся на ноги. Крупный мускулистый мужчина, только начавший проявлять признаки старения, с зачесанными назад пепельно-серыми волосами и густой бородой того же цвета.

— Глава дома Джабана, Оуэн Джабана, — прищурившись представил его Хакуя.

— Премьер-министр в черном, — продолжил Оуэн. — Герцог Варгас защищает эту страну более ста лет, то есть дольше, чем я живу. Возможно ему все еще не хватает зрелости, но я сомневаюсь, что его чувства к этой стране могу измениться. Он восстал против Его Величества не из-за амбиции или корысти, а потому что был готов умереть за свою дружбу с Георгом Кармином.

— Вы говорите, что ему можно простить измену потому, что он пошел на нее из-за дружбы? — спросил Хакуя, пристально смотря на него.

— Нет, нет, — покачал головой Оуэн. — Я не это имею в виду. Трон перешел к Его Величеству королю Соме по всем правилам, так что действия герцога Варгаса можно назвать безрассудными. Это не то преступление, которое можно простить. Однако его уже лишили положения, славы, земли и имущества. Разве не слишком забирать еще и жизни, его и дочери?

— «Простить изменника», вы это предлагаете?

— Я, как не молодой человек, считаю текущее положение вещей прискорбным. Герцог Варгас — это человек, который может командовать военно-воздушными силами еще лет двести-триста. Есть ли в нашей стране хоть кто-то, способный делать это так же хорошо?

Ободренный словами Оуэна, Пилтори присоединился к спору:

— Сир! Вы сами говорили «Если у вас есть талант, я найду ему применение!», не так ли?! Неужели вы легко откажитесь от такого редкого таланта?! Я не могу поверить, что герцог Варгас, обнаживший на Вас клыки из-за доверия своему другу, намного хуже нас, оппортунистически отказавшихся принять чью либо сторону в том конфликте дворян! Молю, прислушайтесь к словам герцогини Уолтер и смягчите приговор!

Выслушав их Сома на мгновение закрыл глаза… а потом приказал:

— Увести их.

Тут же стражники окружили двоих дворян и вывели из зала. Оуэн спокойно повиновался с разочарованным выражением лица, а Пилтори продолжал кричать «Сир! Пожалуйста, одумайтесь!».

Когда их увели, в зале повисла гнетущая тишина. Все затаили дыхание, не в силах вымолвить и слова. Наконец, Сома нарушил молчание:

— Есть еще какие-то мнения?

Мнения остальных аристократов сводились к фразе «казнить обоих»:

— Закон есть закон.

— Если закрыть на это глаза, это будет плохим примером для остальных вассалов.

— От дураков, перечащих Вашему Величеству, нет никакой пользы.

…И так далее. Хотя их слова звучали разумно, было ясно, что они думают «мы не хотим рассердить короля, как те двое».

…

Я… не понимала. Да, оставшиеся дворяне боялись Сомы и им было бы трудно действовать против него, но сравнивая их с теми двумя, которых только что увели из зала, я не могла не задуматься, кто был бы полезнее для Сомы и этой страны.

«…Нет. Не сомневайся в нем. Ты же решила верить в него, несмотря ни на что?».

Я ущипнула себя за бедро. Пока я отчаянно боролась с внутренним конфликтом, я услышала шепот Сомы:

— Это то… что я должен сделать.

«Сома?.»

— Я понял вашу позицию, — Сома встал и высоко поднял руку.

Увидев этот жест, герцогиня Уолтер широко раскрыла глаза, дворяне затаили дыхание а Кастор и Карла смиренно опустили головы.

Сома опустил руку и отдал короткий приказ:

— Казнить их.

Раздался звук рассекающего плоть клинка и льющейся крови.

…А затем, на пол упали двенадцать отрубленных голов.

◇ ◇ ◇

Я искал ответы на вопрос «как быть королем» в книге «Государь» Никколо Макиавелли.

Эту книгу называли «дьявольской книгой» и еще несколько сотен лет после написания она подвергалась нападкам христианской церкви. Наиболее часто осуждались «Глава VIII. О тех, кто приобретает власть злодеяниями» и « Глава XVII. О жестокости и милосердии и о том, что лучше: внушать любовь или страх» [1] .

В главе VIII говорилось: «…почему Агафоклу и ему подобным удавалось, проложив себе путь жестокостью и предательством, долго и благополучно жить в своем отечестве, защищать себя от внешних врагов и не стать жертвой заговора со стороны сограждан, тогда как многим другим не удавалось сохранить власть жестокостью даже в мирное, а не то что в смутное военное время».

На этот вопрос Макиавелли отвечает так: «…жестокость жестокости рознь. Жестокость применена хорошо в тех случаях — если позволительно дурное называть хорошим, — когда ее проявляют сразу и по соображениям безопасности, не упорствуют в ней и по возможности обращают на благо подданных; и плохо применена в тех случаях, когда поначалу расправы совершаются редко, но со временем учащаются, а не становятся реже».

Далее, в XVII главе он рассуждает о том, что «…о людях в целом можно сказать, что они неблагодарны и непостоянны, склонны к лицемерию и обману, что их отпугивает опасность и влечет нажива: пока ты делаешь добро, они твои всей душой, обещают ничего для тебя не щадить: ни крови, ни жизни, ни детей, ни имущества, но когда у тебя явится в них нужда, они тотчас от тебя отвернуться. […] …люди меньше остерегаются обидеть того, кто внушает им любовь, нежели того, кто внушает им страх, ибо любовь поддерживается благодарностью, которой люди, будучи дурны, могут пренебречь ради своей выгоды, тогда как страх поддерживается угрозой наказания, которой пренебречь невозможно». Иными словами, «безопаснее, чтобы тебя боялись, чем любили».

Он так же говорил: «когда государь ведет многочисленное войско, он тем более должен пренебречь тем, что может прослыть жестоким, ибо, не прослыв жестоким, нельзя поддержать единства и боеспособности войска».

В пример он привел Ганнибала: «отправившись воевать в чужие земли, он удержал от мятежа и распрей огромное и разноплеменное войско как в дни побед, так и в дни поражений. Что можно объяснить только его нечеловеческой жестокостью, которая вкупе с доблестью и талантами внушала войску благоговение и ужас».

Конечно, христианская церковь, проповедовавшая любовь и доброту, была рассержена такими словами. «Как можно советовать правителям совершать жестокие поступки, когда они должны править добродетельно?!». В итоге, эта книга была запрещена.

Далее, во многом благодаря устоявшийся репутации «книги дьявола», цитаты использовались без учета контекста, особое внимание уделяя наиболее радикальным утверждениям. В итоге, ошибочные мнения «в “Государе” одобряют жестокость» или «в “Государе” призывают казнить всех, кто Вас не поддерживает» получили широкое распространение. Такие настроения не редки и по сей день.

Однако я настаиваю на том, что Макиавелли никогда не давал четкого определения жестокости.

В главе VIII он действительно говорит: «…тот, кто овладевает государством, должен предусмотреть все обиды, чтобы покончить с ними разом, а не возобновлять изо дня в день; тогда люди понемногу успокоятся, и государь сможет, делая им добро, постепенно завоевать их расположение». Но в исторических примерах Макиавелли никогда не говорит «делайте именно так!».

Так же и говоря о деяниях Ганнибала и его «нечеловеческой жестокости» он не объясняет, что понимает под этой жестокостью.

Итак, что же это за жестокость, которую по славам Макиавелли нужно совершать разом, а не возобновлять изо дня в день? Жестокость, к которой должен прибегать государь?

Во первых, в главе XVII сказано: «Однако государь должен внушать страх таким образом, чтобы, если не приобрести любви, то хотя бы избежать ненависти, ибо вполне возможно внушить страх без ненависти. Чтобы избежать ненависти, государю необходимо воздерживаться от посягательств на имущество граждан и подданных и на их женщин».

В той же главе: «Даже когда государь считает нужным лишить кого-либо жизни, он может сделать это, если налицо подходящее обоснование и очевидная причина, но он должен остерегаться посягать на чужое добро, ибо люди скорее простят смерть отца, чем потерю имущества».

Можно сказать иначе: «Даже если у государя есть справедливая причина, он не должен поднимать руку на на землю, имущество и женщин подданных, а казнь допустима только с надлежащей причиной (то есть, убийства без причины недопустимы)».

Другими словами, когда Макиавелли говорил о «применении жестокости», он ограничивался «убийством тех, для кого есть справедливая причина». Следовательно, насколько допустимы эти убийства в целом? Говорил ли он, как приписывала ему церковь, «убивать всех несогласных»?

Я знаю, мнения людей по этому вопросу разделались, но я думаю, что ответ «нет».

В главе XX сам Макиавелли говорит: «Нередко государи, особенно новые, со временем убеждаются в том, что более преданные и полезные для них люди — это те, кому они поначалу не доверяли.»

Людей, не поддерживавших государя с начала, потом можно было легко завербовав, оказав им помощь в час нужды, после этого они будут отчаянно стараться избавиться от негативного первого впечатления. Потому они будут гораздо полезнее людей, не сопротивлявшихся и рассчитывающих на его благоволение.

В качестве примера в японской истории можно привести свирепого полководца Сибата Кацуиэ, служившего под началом Оды Нобунаги.

Он служил отцу, Оде Набухидэ, а после его смерти перешел на службу к его сыну Оде Нобуюки и поддержал его в борьбе со старшим братом, Одой Нобунагой, но когда Нобунага разбил их войска, Сибата Кацуиэ перешел на его сторону и стал одним из наиболее влиятельных вассалов. Однако если бы его усилия были недостаточны, его бы изгнали, как Хаяси Хидэсада, тогда же сдавшегося Нобунаге. Во многом поэтому Кацуиэ усердно работал.

Возвращаясь к теме «применения жестокости». Что же имел в виду Макиавелли?

Нам нужно обратиться к историческим примерам «правильной жестокости», которые он приводил.

Агафокл, заручившись помощью карфагенян, захватил Сиракузы, убив всех сенаторов и влиятельных людей, укрепил свою власть, а затем успешно отражал агрессию тех самых карфагенян.

Чтобы захватить власть в своем родном городе Фермо, Оливеротто обманул и убил своего дядю, воспитывавшего его как сына, вместе с влиятельными гражданами, а затем правил Фермо. Правда, всего один год, пока его самого не перехитрили и убили.

Что же касается того, кого сам Макиавелли считал идеальным правителем, Чезаре Борджиа, он убивал своих оппонентов, чем укреплял свою власть. Одним из убитых оппонентов был вышеупомянутый Оливеротто.

Это то, что одобрил Макиавелли. В этих примерах мы можем видеть, что целью «жестокости» были люди, в некоторой степени бывшие союзниками убийц.

Сенаторы, которые может и поддержали бы Агафокла, но все равно постаравшиеся бы протолкнуть выгодную им политику.

Отчим, который еще долго не подпустил бы пасынка к власти.

И наконец те, кто решили стать союзником сильного правителя, но при первой возможности, вероятно, начавшие бы действовать в своих интересах.

Именно эти «неудобные союзники», или «потенциальные враги» и были целью жестокости, о которой говорил Макиавелли.