Глава 1. Встреча на заднем дворе. Часть 1

Я была больна, поэтому никто не играл со мной. 

Я увидела кошку, словившую мышь.

Это случилось в мгновение. Я только увидела, как выскочила тёмная тень, и едва я опомнилась, как она оказалась чёрной кошкой с мышонком в пасти.

Мышка и не дёрнулась – должно быть, кошка поразила внутренние органы. И словно заметив мой взгляд, она посмотрела в ответ.

Её крупные, золотистые глаза были широко открыты.

Через некоторое время, кошка растворилась в переулке.

Я протяжно выдохнула. Как это было красиво. Образ этой чёрной кошки отпечатался у меня в глазах.

Такое подвижное тело, а глаза – полные луны. Такие же, как и мои, это так.

Но у меня не было клыков, подобных её. И у меня не было свободы.

Я вытянулась на своей запачканной кровати и уставилась наружу. Всё, что я могла делать каждый день, это выглядывать в окно на задний двор.

Почему, спросите вы?

Потому, что таков был мой образ жизни, мой удел.

Люди, проходившие мимо, меня не замечали. А если и замечали, то делали вид, что не приметили бледную девочку, всматривающуюся в них.

Порядочные люди хмурились так, словно увидели нечто непристойное, и поспешно удалялись.

Естественно. Это были трущобы.

Каждый живёт лишь для себя, не способный выделить время подать ближнему руку помощи.

«Эллен?»

Мама, нежно позвавшая меня по имени, вернула меня к реальности.

«Ты что-то увидела?», спросила она, поставив ведро с водой на пол.

Должно быть, она заметила, как я смотрела наружу с большим блеском в глазах, чем обычно.

Я легонько кивнула и начала говорить.

«Кошку..»

Выдала я голосом, более хриплым, чем ожидала.

Я немного откашлялась, затем продолжила.

«Я увидела, как эта тёмно-чёрная кошка поймала мышь».

«Ах», улыбнулась она. Её свободно вьющиеся светло-каштановые волосы свисали до самой ключицы.

Она окунула тряпку в ведро с водой и выжала её. Она аккуратно сложила её, затем положила руку на одеяло.

«Я сменю твои бинты».

Как только я кивнула, она оттянула одеяло к моим ногам.

Обе мои икры были перевязаны. Местами проступали красноватые пятна.

Когда она сняла бинты, потрескавшаяся кожа, отвратительно красная, предстала во всей своей неприглядности. Мама начала чистить её умелыми руками.

Я попыталась рассказать ей о том, как быстро, как изящно та кошка поймала мышонка. Но так как это, по сути, случилось в считанные секунды, я не смогла подобрать слов.

Пока я молчала, мама закончила перевязывать бинты и заново укрыла меня.

Она посмотрела на мою голову, и будто бы только сейчас заметив, сказала:

"Ой, твой бантик растрепался".

Она протянула к нему руки. Я понятия не имела как там мой бантик.

Она улыбнулась и молча указала мне смотреть в другую сторону. Я послушалась, повернулась телом в сторону окна.

Она развязала мой красный бантик и начала медленно расчёсывать мои длинные, сиреневые волосы. Бережно, чтобы не задеть повязок на моём лице.

Я замерла, не поводя и бровью. Я ждала, пока она проведёт расчёску через весь объём моих доходящих до талии волос, сверху донизу.

Это было почти как если бы она играла с куклой.

Каждый раз, когда она шевелила руками, приятный запах щекотал мой нос.

От моей мамы всегда веяло ароматом, подобным сладким мучным изделиям. Я полагала, что это объясняется тем, что её работа была делать подобные вещи.

Она всегда меняла мои бинты ближе к вечеру. Приблизительно в это время она возвращалась домой. Мне нравилось сочетание её приятного запаха и прохладного воздуха, что наступал с заходом солнца.

Время тянулось медленно.

Я закрыла глаза в уюте.

И тогда, мама прошептала.

"Мне жаль, что я не могу позволить тебе играть снаружи".

Мои глаза распахнулись.

Небольшой удар тока пробежал в голове. Это было что-то вроде сигнала, предупреждающего меня об опасности, который делал меня неподвижной.

В таких случаях я должна была тщательно подбирать слова. Механизмы в моей голове вращались в поисках ответа. Всё это в одно мгновение.

Я ответила так охотно, как только смогла себя заставить.

"Всё хорошо. Знаешь, мне нравится играть дома", сказала я, посмотрев на маму.

Она улыбнулась и продолжила расчёсывать меня, словно ничего не произошло. Как только я видела её улыбку, мои губы неуклюже улыбнулись за ней.

Я родилась нездоровой.

Но это не значит, что я всегда была заперта в этой тёмной комнате с самого рождения. Я не могла увидеть небо из этого окна, но всё же знала, насколько оно голубое, и знала запах травы. Когда я была помладше, я играла на улице.

С момента рождения, кожа на моём лице и ногах была воспалённой. Что-то было не так с моими суставами, так, что больно было даже ходить.

Никто не знал почему. Ещё меньше о том, как это лечится. Вокруг не было хороших врачей, не было у нас и денег на затраты.

Я вспомнила, что сказала нам гадалка.

"Болезнь этой девочки приходится на грехи её предков. Она будет страдать вечность".

Моя мама прокричала что-то, и увела меня оттуда за руку.

С нашим продвижением по улицам, её лицо приняло такой бледный вид, что казалось, она вот-вот упадёт в обморок.

В конечном счёте, всё, что мама могла для меня делать, так это защищать мою кожу бинтами и давать пить лекарства.

Я не знала, что это значило. На то время, я была лишь ребёнком, который просто хотел поиграть на улице. Мои ноги болели, но не настолько сильно, чтобы я не могла ходить. Мама разрешала мне выходить поиграть, когда я хотела.

Я могла прятать повязки на ногах за юбкой, но не те, что были на лице. Каждый раз, когда я шевелила или чесала своё лицо, гнилая, как передавленные черви, кожа бросалась в глаза через отверстия в бинтах.

Дети моего возраста считали меня омерзительной. Эта болезнь не была заразна, однако родители других детей боялись меня и не разрешали им ко мне приближаться.

Некоторые, увидав меня издалека, начинали шептаться. Я притворялась, что не замечаю их, и играла одна, слегка пошмыгивая носом. Но, всё же, это было лучше, чем находится в гнетущей комнате.

Когда я уставала играть, я возвращалась домой.

Я укладывалась, оставляя грязные вещи и повязки нетронутыми, и ждала возвращение мамы.

Однажды, она вернулась с работы как обычно. "Хорошо провела время?», она спросила, принимаясь за мои грязные вещи.

Я увидела её руку.

Не знаю почему, но я была переполнена тревогой, и казалось, все поры выдавали холодный пот....Всегда ли мамины руки были такими жёсткими?

Я не смогла открыть рот, чтобы спросить. Только от мысли о вопросе мои ноги сжались.

Я так и слышала нашёптывание - "Это твоя вина". Я вздрогнула.

Я не могла с уверенностью сказать, что жёсткость её рук была обусловлена исключительно заботой обо мне. Но не было сомнений, что это не давалось ей бесследно.

Если всё так и оставить, однажды мама обязательно бросит меня.

Такого было моё предчувствие.

Ты можешь быть добр к людям только тогда, когда тебе это удобно.

Мама не сказала ни слова. Но и без слов, я увидела, как её плотно сжатые губы винили меня, и жутко испугалась.

Нет. Я не хочу быть брошенной.

Это криком проносилось по всему телу.

Вероятно, именно тогда эти сигналы начали встревать в мою голову.

Начиная со следующего дня, я перестала ходить гулять. Я лишь покорно ждала в постели возвращения мамы с работы. Меня мог охватить зуд, но я сдерживалась от чесотки. Я хотела сократить время, которое она тратила на уход за мной, до минимума.

Ей казалось странным, что я так себя веду, но только поначалу. Вскоре, она выбросила это из головы.

На самом деле, она стала казаться добрее обычного. Возможно, лишь моя фантазия, но это не имело значения. Я была намного, намного больше напугана потерей любви моей матери, нежели чем неспособностью играть снаружи.

Ко времени, когда мне исполнилось семь, я была узником.

Я выбрала нелепую участь узника, скованного цепями из бинтов, питаемого только материнской любовью.

"Вот так".

Мама привела в порядок бант и поднесла зеркальце. В отражении я увидела тощую девочку, с лицом, завёрнутым в бинты. Сиреневые волосы, украшенные красным бантиком. За мной - женщину с шуршащими светло-каштановыми волосами, беззвучно улыбающуюся.

Она обняла мою спину, и стала нежно меня покачивать, словно колыбель.

"Моя дорогая Эллен..."

Я была погружена в покой маминым сладостным ароматом. Я взяла её худые руки и закрыла глаза.

Моя мама, мама, которая меня любила.

Я тоже её любила.

Быть брошенной моей мамой было бы равносильно смерти.

Ведь она была единственной, кто меня любил.

Если она не улыбалась, то и я не могла. Если она не любила меня, я не могла дышать.

Как всякая жизнь, нуждающаяся в опоре в этом мире, я держалась за любовь моей матери.

Ведь это были трущобы.

Прямо как каждый здесь цеплялся за жизнь, я цеплялась за её любовь.

"...Чёрт побери! Этого не может быть!"

Звук парадной двери, грубо открытой, означал, что папа вернулся домой. От неожиданности, мы с мамой отстранились. Вернее, это она сразу же отошла. Она держала мою руку, и небольшая дрожь выдавала её страх.

Наш дом был невелик, так что прихожая и моя спальня были почти рядом.

В центре комнаты стоял большой стол, отец сел и швырнул на него бутылку, которую приволок.

Я не знала, чем занимается мой отец. Насколько я помню, он приходил домой позже Мамы.

У него были короткие волосы и поношенные вещи, всегда измазанные в масле или чём-то другом.

«Придётся взять ещё в долг..»

Он что-то пробормотал. Я знала, что говорил он не сам с собой, а обращаясь к матери.

Она заговорила с ним вопросительно.

«Что там с профсоюзом?»

Отец лишь покачал головой.

«Не прокатит, они молчат. И они прекрасно знали, что нам некуда пойти, так что.. – чёрт!»

Рассерженный этими мыслями, он пнул ближайшее ведро.

Мама крепко сжала мою руку.

Время проходило неловко. Тиканье.. Тиканье часов отдавалось эхом по комнате. Отец протяжно выдохнул, оббежал нас глазами. Он перевёл взгляд с поникшей матери в мои глаза.

Я была взволнована, и было попыталась что-то сказать. Но он тут же раздражённо отвернулся, сделав большой глоток из напитка, что взял с собой.

Моё сердце сжалось в груди.

Он всегда был таким.

Мой отец не смотрел на меня.

Он относился ко мне так, как если бы меня вообще не было.

Он никогда не говорил мне, что любит меня, никогда не обнимал, но никогда не говорил, что ненавидит, и никогда не ругал. Сознательно он определённо знал обо мне. На самом деле, казалось, он делал всё возможное, что бы удержать меня абсолютно вне поля зрения.

Я однажды спросила маму, «Отец ненавидит меня?» Она категорично покачала головой.

«Нет. Определённо нет. Твой отец работает для тебя, Эллен».

«Но тогда почему он со мной не разговаривает?» Она усмехнулась и сказала,

«Он просто стесняется». Мне хотелось ей верить. Я хотела считать, что папа любил меня.

И когда я с надеждой встречала его взгляд, пытаясь найти в нём хоть что-то, я снова и снова приходила к разочарованию.

Мой отец никогда не произносил моё имя.

Только мамино.

Позже, она встал со стула и подошёл.

Его целью была не я. Мама.

Он грубо потащил её за руку. Наши руки были разлучены, словно влюблённые, вынужденные расстаться.

Отец втащил её в другую комнату – единственную другую комнату – и закрыл дверь.

Затем, я слушала звук часов изнутри.

И вот я была предоставлена сама себе.

Я слышала крики за стеной. Шум становился тише, потом сменялся на разговор.

Так было принято.

Они всегда говорили там, где я не могла их видеть.

Я не знала, чем они занимались. Но мне казалось, что это что-то неотъемлемое для взаимоотношений мужчины и женщины.

Я однажды спросила маму, когда она выходила, «Чем вы занимались?» Она лишь взволнованно посмеивалась.

В эти моменты, я могла почувствовать нечто чужое в её сладком запахе, исходившее от её шеи. Я полагала, это был запах отца.

Пока она разговаривали, я бессмысленно тратила время, выглядывая наружу, отдирая этикетки с бутылочек с лекарствами.

Хотела бы я сказать, что мне давали немного времени побыть одной. Но на самом деле, меня просто бросали. Но думать об этом было слишком грустно.

Когда мне наскучивало сдирать обёртки, я принималась играть со старой куклой, которую я держала под кроватью.

Это была кукла в виде девочки-блондинки. Она носила фиолетовое платье и шапочку, не говоря уже о жутковатой улыбочке.

Мама вручила мне её, добавив «Я не нашла ни одной куклы с волосами как у тебя, Эллен. Но её вещи такого же цвета, как и твои волосы!»

Я приняла её, сделав радостный вид. Меня не заботило какого цвета были волосы у куклы. В конце концов, мне не совсем нравились мои собственные волосы.

Мои волосы были точно такие же светло-сиреневые, что и у моего отца. Наверное, если бы они были как у неё, отец соизволил бы на меня посмотреть.

Я расчёсывала волосы куклы своей рукой. Золотая пряжка вся была перепутана, с трудом пропускала мои пальцы.

Это начинало меня сердить. Я проталкивала руку, выдирая клубки наружу. Неорганические глаза куклы словно говорили со мной.

…«Это больно».

Замолчи. Тебе не может быть больно. Ты – кукла.

…«А сама-то ты не кукла?»

Я не была куклой.

Я отрицала это, глубоко в своём сердце, но вспомнила, как мама расчёсывала мои волосы.

Я была абсолютно неподвижна, позволяя ей делать со мной всё, что она захочет. Я просто сидела и ждала, пока она проведёт расчёску сверху донизу.

Кукла? Я?

…«Да, кукла».

Неправда.

Я продолжила выдирать клубки в пряди.

Мои глаза не мертвы, как твои. Мои глаза могут видеть самые разные вещи, самые разные места.

Хеехеехее.

Кукла захихикала, её шея вывернулась в странном направлении, лицо осталось неизменным.

…«Такие места, как задний двор? На этом – всё?»

Я почувствовала, как кровь поднялась к лицу.

Я тут же отбросила куклу. Она врезалась в стену и упала на кучу вещей на полу.

Я укрылась с головой, не желая ничего слушать.

Я терпеть не могла оставаться одной. Это заставляло меня слишком много думать. Слишком много слышать.

Я молила, чтобы мама поскорее ко мне пришла, и крепко-накрепко закрыла свои глаза. Мне не было холодно, но я вся дрожала. Вскоре, я уснула.

Когда я очнулась, мамина ладонь гладила мою щёку. Выражение её лица было пустым, но когда она меня увидела, то улыбнулась.

«Ты проснулась?»

Я молча кивнула.

Один только взгляд на её лицо успокоил меня.

«Я принесу тебе немного воды».

Она встала со стула и пошла к раковине.

Если подумать, настало время приёма лекарств.

Я выглянула в окно. Ночь ещё не наступила. Должно быть, я проспала совсем недолго.

С этими мыслями, я глядела вперёд, всё ещё вялая после дрёма. Машинально наблюдала за маминой спиной.

К чему бы это? Мне казалось она ни то чтобы особо для меня старается, скорее она от чего-то скрывалась.

Но чего?

Я посмотрела на дверь в другую комнату. Отец, который очевидно был ещё там, не мог снова утащить маму за руку.

Наконец, мама вернулась с чашкой воды и порошковым лекарством. Я медленно уселась на кровать и приняла его.

Затем, когда я рассеяно посмотрела на мамино лицо, я была поражена. Я сбилась с дыхания, словно осознала поразительную вещь.

Моя мама была потрясающе красива.

Это не была форма её лица. Её волосы были растрёпаны, и она едва ли пользовалась какой-либо косметикой. Она лишь слегка улыбалась.

Но её нижняя губа была красной от того, как часто она её жевала, и этот красный цвет казался единственным цветом во всей этой тусклой комнате.

Её смотрящие вниз ресницы иногда дрожали с воспоминаниями. Её взгляд, дыхание, сжатые руки, казалось, они все имеют какое-то значение

Я осознала: эта женщина – живая.

Я проглотила лекарство. Но оно не было горьким. Мой желудок уже давно стал невосприимчив к горькому вкусу.

Однако вода на дне моего желудка стала как извивающаяся змея, и пыталась сбежать через моё горло.

«…Мама!»

Я хотела закричать, но вместо этого позвала её.

Мой голос дрожал. Я готова была заплакать в любую секунду.

Как маме, наверное, это виделось, я была ребёнком, обеспокоенным за неё. Она взяла мою руку и нежно обняла меня.

Неспособная выразить те чувства, что нахлынули на меня, я отчаянно вцепилась в неё.

Не могла выразить? Не знаю, почему мне так казалось. Откровенно говоря, я хотела сделать вид, что не могла.

Даже окутанная маминым ароматом, чернота в моём животе никуда не делась. Вообще-то, она только стала глубже.

Я была напугана этим чувством, которое я никогда ещё не испытывала.

Это чувство, появившееся в моём животе.

Это была ненависть.

Я презирала её. Моя мама, которая заставила меня чувствовать, что она живая. Моя мама, что продолжала принимать любовь отца, который никогда не выделял мне и капли.

Я была озадачена столь гневным чувством.

Как я могла ненавидеть мою маму, которая была такой доброй и любящей? Я пыталась опомниться.

Чтобы избавиться от этих мыслей, я ещё крепче вцепилась в её руку.

Даже если кажется, что только у мамы есть цвет, всё хорошо. Пока она вот так обнимает меня, она придаёт цвет и мне.

Я Эллен. Любимая дочь своей мамы. Мне больше ничего не нужно.

Я отчаянно пыталась себя в этом убедить.

Но всё же, ненависть обосновалась в моём сердце, пытаясь полностью меня подчинить.

Она даже поднялась к моим ушам нашептать, чтобы я её заметила.

«Так ли это?»

Я противилась желанию кричать и впрягла лицо в мамину грудь.