Том 7. Глава 3
Вскоре после того, как я увидел Дайю в школе в последний раз, я получил мэйл с его ящика. Там не было ни единой фразы, не говоря уже о приветствии, а был адрес в далекой, совершенно не знакомой мне префектуре.
Я понятия не имел, зачем Дайя послал мне этот мэйл, но знал, что он неспроста.
Не дожидаясь выходных, я сел на первый же синкансэн. Адрес привел меня в богатый район с роскошными особняками; дом, который я искал, был самым большим из всех.
Впрочем, по своему состоянию он явно уступал окружающим. За просторным двором не очень-то ухаживали, и он произвел на меня унылое впечатление.
Совсем скоро меня ждал сюрприз.
На табличке значилась фамилия «Отонаси».
Здесь выросла Мария.
Я тут же нажал кнопку домофона; моя рука дрожала от возбуждения. Мне ответил еле слышный голос женщины средних лет. Не теряя ни секунды, я спросил ее про Марию. Как только она услышала имя, ее отношение тут же изменилось – она оборвала разговор.
Сомневаться не приходилось. В отличие от меня, эта женщина знала Марию до ее первой встречи со «шкатулками».
А раз так, черта с два я отсюда уйду. Ведь ради Марии я готов был пожертвовать даже своими друзьями. Я настойчиво звонил в домофон, пока не понял, что женщина отвечать не собирается. Тогда я перелез через забор и убил породистую собаку, которую нашел во дворе. Услышав предсмертный скулеж собаки, женщина тут же появилась, и я показал ей внутренности, которые вырвал из трупа животного.
Тогда она поняла, что я полный псих, и ответила наконец на мои вопросы, хныча от страха. Она рассказала про Марию и ее сестру, Аю Отонаси.
Судя по всему, эта женщина приходилась Марии теткой. От нее я узнал об ужасной аварии, оставившей Марию одну в целом мире. И еще я узнал, что никто из родственников Марии не знает, где она сейчас.
Как я и ожидал – у Марии не было никого, кроме меня.
А значит, я найду и спасу ее, чего бы мне это ни стоило.
Однако решимость того дня давно исчезла за туманом времени, она для меня больше не существует. Я буду жить долго и счастливо в этом фальшивом, бесцветном мире, рука об руку с Моги-сан.
Ах –
К_а_к___б_ы___м_н_е___п_о_в_е_з_л_о,___е_с_л_и___б_ы___э_т_о___б_ы_л_о___в_о_з_м_о_ж_н_о.
30333-й раз
– Я люблю тебя, Кадзу-кун.
– Я тоже люблю тебя, Моги-сан!
– Давай будем вместе всегда!
– Давай!
32875-й раз
– Я люблю тебя, Кадзу-кун.
– Я тоже люблю тебя, Моги-сан!
– Давай будем вместе всегда!
– Давай!
35890-й раз
– Я люблю тебя, Кадзу-кун.
– Я тоже люблю тебя, Моги-сан!
– Давай будем вместе всегда!
– Давай!
37227-й раз
– Я люблю тебя, Кадзу-кун.
– Я тоже люблю тебя, Моги-сан!
– Давай будем вместе всегда!
– Давай!
– …А?
Почему бы это?
Мне бы сейчас прыгать от радости, но ее любовь не очень много значит для меня.
40301-й раз
– Я люблю тебя, Кадзу-кун.
Я тоже люблю ее, но я уже понял правду.
– …Пожалуйста, подожди до завтра.
Я понял, что живу в мире повторов и что у меня есть миссия – сделать ее, чье имя я забыл, частью своей повседневной жизни. Это моя главная цель, даже если я не помню имя.
Поэтому я не могу ответить Моги-сан на ее чувства, как бы сильно мне этого ни хотелось.
Я убежал со школьного двора и поднялся на крышу. Потому что мне пришла в голову идея: я смогу сохранить память, если спрыгну с крыши школы.
То, что я сумел понять, что один и тот же день повторяется бесконечно, граничит с чудом. Я не должен упустить эту возможность. Не исключено, что я уже больше десяти тысяч раз повторил этот день, но ничего не замечал.
Нельзя сказать, что я не боюсь убить себя, – обдумывать самоубийство просто-напросто странно, – но мою волю такими вещами не согнуть.
Я прыгаю в небо, окрашенное цветами заката.
Удар.
Под звук, с которым мой череп раскалывается, а его содержимое раздавливается, мое сознание…
40302-й раз
…переносится.
Не в силах справиться с потрясением, я блюю прямо в классе.
Под удивленными взглядами озадаченных одноклассников я пулей вылетаю из кабинета. Я должен найти какие-нибудь зацепки, имеющие отношение к ней. Почему-то я все еще помню места, где мы были вместе, хотя ее имя от меня ускользает.
Весь день я бегаю по городу в поисках зацепок, тщетно.
Однако, хоть я ничего и не достиг, терять память мне нельзя. Если я утрачу свои сомнения об этом мире, то, возможно, буду крутиться в этих повторах десятки тысяч раз.
Посреди багрового заката я снова прыгаю и расплескиваю содержимое черепа.
40303-й раз
В поисках зацепок я обыскиваю всю школу, но ничего не нахожу.
Я прыгаю и расплескиваю содержимое черепа.
43058-й раз
–
49178-й раз
После долгого времени ко мне возвращаются чувства, и я вспоминаю, как говорить.
В глазах стоят слезы. Я больше не выдержу. Я больше не могу убивать себя каждый день.
– …Давай вернемся… к радости школьного фестиваля.
Я ухожу с крыши и возвращаюсь на школьный двор, где горит костер. Ко мне приближается Моги-сан.
Я больше не буду игнорировать ее признание в любви.
– Касуми Моги-сан, я люблю тебя.
На этом мое долгое, очень долгое сражение закончилось.
55555-й раз
– Я люблю тебя, Кадзу-кун.
– Я тоже люблю тебя, Моги-сан!
– Давай будем вместе всегда!
– Давай!
59876-й раз
– Пожалуйста, подожди до завтра.
Я понял, что живу в мире повторов и что у меня есть миссия – сделать ее, чье имя я забыл, частью своей повседневной жизни. Это моя главная цель, даже если я не помню имя.
Я прыгаю в закатное небо, чтобы сохранить память.
65222-й раз
– …Давай вернемся… к радости школьного фестиваля.
Я больше не буду игнорировать признание Моги-сан в любви.
– Касуми Моги-сан, я люблю тебя.
На этом мое долгое, очень долгое сражение закончилось.
66666-й раз
– Я люблю тебя, Кадзу-кун.
– Я тоже люблю тебя, Моги-сан!
– Давай будем вместе всегда!
– Давай!
70512-й раз
– Пожалуйста, подожди до завтра.
Я прыгаю в закатное небо, чтобы сохранить память.
78165-й раз
– Касуми Моги-сан, я люблю тебя.
На этом мое долгое, очень долгое сражение закончилось.
88888-й раз
– Я люблю тебя, Кадзу-кун.
– Я тоже люблю тебя, Моги-сан!
– Давай будем вместе всегда!
– Давай!
102538-й раз
– Я люблю тебя, Кадзу-кун.
– Я тоже люблю тебя, Моги-сан!
– Давай будем вместе всегда!
– Давай!
Что может быть прекраснее, чем когда у тебя такая очаровательная девушка?
Сейчас я самый счастливый человек на свете. Я хочу сохранить это счастье.
Но почему-то я чувствую, что что-то не так. Почему все такое бледное? Почему мне так тесно?
Я счастлив, но в то же время у меня ощущение, будто я задыхаюсь на дне моря.
124390-й раз
Предположим, в этом мире раз за разом повторяется один и тот же день, день школьного фестиваля. Предположим еще, что, как и в «Комнате отмены», никто этого не замечает.
В моем случае есть шанс, что я все-таки замечу. Если это случится, я, конечно, попытаюсь как-то выбраться из петли – ради нее, чье имя я забыл. Я даже без колебаний убью себя, если потребуется.
Но добавим к этой гипотезе еще один нюанс: зацепок нет. Да, предположим, что в этом мире нет ни одной зацепки, ни одного намека, как можно было бы прервать повторы. Я, разумеется, так просто не сдамся, Но если путей никаких нет, то в конечном счете и выбора у меня не будет. Когда я вымотаюсь настолько, что мой рассудок и характер порвутся в клочья, я прекращу сохранять память и стану искать ту, кто послужит мне спасительной гаванью, – просто чтобы спасти себя от полного безумия.
Я останусь с Моги-сан.
Однако это ничего не решит.
Поскольку этот гипотетический мир продолжает повторяться, рано или поздно я вновь осознаю его суть. Когда это случится, я снова попытаюсь выбраться, потерплю неудачу и сдамся. К концу этих барахтаний я забуду, что уже выбирал раньше Моги-сан, и выберу ее опять.
Все будет повторяться. Снова и снова.
Это бесконечный ад по определению. С глупой убежденностью, что есть какая-то надежда, я буду продолжать прыгать в кровавую лужу, страдать, в конце концов забывать про свое барахтанье, а потом начинать все заново, снова искать надежду и прыгать в кровавую лужу. Я буду повторять этот дурацкий цикл без шанса вырваться из него.
Конца не будет. Ни плохого, ни хорошего.
Предположим теперь, что я и правда в таком мире.
– Я люблю тебя, Кадзу-кун, – произносит Моги-сан, освещенная пламенем костра.
Я тоже ее люблю. И тем не менее ее слова оставляют меня совершенно безразличным.
– Кадзу-кун? – спрашивает она, увидев, что я повесил голову.
Я убегаю. Не обращая внимания на ее крики, я врываюсь в школьное здание и устремляюсь к лестнице. На крышу – такая мысль у меня мелькает, но я вытряхиваю ее из головы. Почему я так повернут на том, чтобы спрыгнуть и разбиться насмерть? Я как будто уже привычку такую выработал!
Если я буду следовать привычкам, то не смогу выбраться отсюда.
Я поворачиваю и вбегаю в кабинет домоводства.
Тяжело дыша, я опираюсь на кухонный стол и смотрю за окно, где горит костер. Глядя, как школьники танцуют, я вдруг замечаю:
Разрешение слишком низкое.
Мозаика пикселей бросается в глаза, выдавая фальшь этого мира. Нет… надо кончать глупить. Это реальный мир. Он всегда так выглядел. Я просто не замечал. Так должно быть, либо я свихнулся.
Это всего лишь гипотеза, всего лишь дурацкая гипотеза. Ничего даже близкого к реальности. Такая кошмарная петля повторов просто не может существовать!
Это просто бред, рожденный моим безумным рассудком.
Но есть одна истина, от которой мне не сбежать.
…Я хочу умереть.
Я открываю ящик стола и достаю кухонный нож. С удивившей меня самого решимостью я вонзаю его себе в сердце.
Я чувствую, что мое сердце раздавлено, как громадная гусеница. Кровь хлещет струей.
Я должен был умереть.
124391-й раз
Но моя память перенеслась. Пролетев сквозь пространство и время, я вновь оказываюсь у себя в классе перед самым началом фестиваля.
Полное отсутствие удивления подтверждает, что я повторяю один и тот же день снова и снова.
Я бегу в кабинет домоводства, достаю кухонный нож и вонзаю себе в сердце.
124392-й раз
Но моя память сохранилась. Я хочу умереть, но чем больше я умираю, тем сильнее сознаю, что пойман в бессмысленной петле повторов.
Похоже, пронзая себе сердце, я покончить с собой не могу. Может, все дело в том, что нужно какое-то время, чтобы истечь кровью насмерть? Может, нужна мгновенная смерть?
Я выбираюсь из класса и иду к ближайшему перекрестку. Дождавшись большого грузовика, я прыгаю на мостовую и получаю удар.
124393-й раз
Но моя память сохранилась, и я по-прежнему жив.
– АААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААА!!! – вырывается у меня. Одноклассники смотрят странно. Фиг с ними.
Я отправляюсь на вокзал и встаю у края платформы. Когда появляется поезд, я прыгаю прямо под него.
Мое тело разносит в клочья.
124394-й раз
Но моя память сохранилась, и я снова в классе. Со мной все в порядке, хотя умер я практически мгновенно. Я все еще жив.
Похоже, выхода из этой петли нет.
Я ору во все горло, лежа на спине и молотя руками-ногами, как ребенок. Одноклассники смотрят на меня испуганно, но мне плевать. Все равно они забудут.
Как следует выкричавшись, я успокаиваюсь немного. Конечно, отказываться от идеи умереть еще рано. Я вскакиваю, бегу в туалет, там сажусь на стульчак и по мобильнику ищу различные способы суицида. Я испробую их все – вдруг какой-нибудь сработает. Мое сердцебиение наконец-то успокаивается; похоже, единственное, что мне сейчас приносит покой, – это мысли о смерти.
Сейчас надо будет испробовать электроток.
Я влезаю на столб линии электропередач и берусь мокрыми руками за три провода.
124395-й раз
Но я не умер. Что ж, беспокоиться не о чем. Способов еще полно.
На этот раз попробую повеситься.
124396-й раз
Утоплюсь в море.
124423-й раз
Смерть от попадания под машину, смерть от падения с высоты, смерть от удара током, смерть от повешения, смерть от раздавливания, смерть от утопления, смерть от обескровливания, смерть от удушения, смерть от переохлаждения, смерть от перегрева, смерть от взрыва – я испробовал все варианты, но ни один не привел к окончательной смерти.
В итоге я сдаюсь, отказываюсь от идеи даже умереть… сдаюсь? Ха-ха, я снова сдался?
У меня вырывается смешок. Я сдался. Сколько уже было раз? Сколько тысяч раз? Сколько раз я приходил к одному и тому же здесь, в этом мире, где моя воля ничего не значит?
В припадке досады я принимаюсь скрести ногтями голову, пока не выступает кровь. Конечно, это ничего не решает.
Я в полном тупике. Я ничего не могу сделать. Если я откажусь от попыток умереть и забуду о петле повторов, рано или поздно опять начну пытаться искать фрагменты ее, чье имя я забыл. А потом сдамся и решу жить в этом мире вместе с Моги-сан. А потом забуду об этой долгой борьбе, пока у меня снова не появятся подозрения, а потом опять впаду в отчаяние и прибегну к суициду, потому что забуду, что не могу умереть.
Это просто нелепо. Что же это за ад? Скажите мне, что может быть хуже, чем это?!
И слабая надежда, посещающая меня снова и снова, и подкрадывающееся ей на смену глубокое отчаяние лишены смысла в этом аду. Все одно и то же. Я вынужден блуждать в бесконечной песчаной буре; вокруг меня один песок, и если я открою пересохший рот, то песок тут же набьется туда, заставив безудержно кашлять.
Что я такого сделал? За что мне эти кошмарные страдания?!
– Кто-нибудь… Кто-нибудь, ответьте! – ору я, но ответа нет. Я выбегаю из класса. Ноги сами несут меня в то место, к которому я привык больше всего, – на крышу. Я распахиваю дверь, и на меня набрасываются краски неба.
На миг я пораженно замираю, но тут же смеюсь над собой:
– Ха, ха…
Хотя сейчас утро, небо уже красное. Не цвета заката, а зловещего, глубокого красного цвета, как кровь.
Похоже, я свихнулся окончательно. Даже окружающий мир нормально не воспринимаю. Синее небо кажется мне красным.
Я не могу перестать смеяться. Хохоча во весь голос, подхожу к ограде. Мне уже наплевать, что будет дальше. Хех, может, пока что убить себя? Я смотрю на землю и вижу гору трупов. Не понимаю. Это просто лишено смысла. У меня явно глюки. Прямо под трупами – темно-красная, грязеподобная лужа крови. У мертвецов самые разные выражения лица, но почти все они искажены от страдания.
И у всех – мое лицо.
– …Ха-ха!
Да, ну конечно, это мои собственные растраченные жизни. Бессмысленные смерти.
Я прекращаю смеяться, взамен мои глаза наполняются слезами. А что мне еще делать? Эта картина – насилие для глаз. Меня все равно что ударили в глаз ножом.
Это зрелище заставило меня по-настоящему осознать, как жестоко этот мир со мной обошелся, как много раз я уже умирал. Но он меня не выпустит. Все, что я делаю и буду делать, бесполезно. Я в полном тупике.
– УААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААА!!! – ору я.
Хотя все равно мой крик никого не достигнет.
«Не надо тревожиться. Ты должен гордиться собой».
Я слышу ответ; но, несмотря на всю абсурдность этого явления, я ни в малейшей мере не удивлен. Зрительные глюки у меня уже начались, почему бы к ним не добавиться слуховым?
«То, что ты видишь, есть доказательство твоей борьбы с этим миром».
Он уютно устроился на горе трупов, скрестив ноги, и смотрит на меня с теплой улыбкой.
У него мое лицо, лицо Кадзуки Хосино.
Мне до лампочки, похожи на меня мои глюки или нет, но меня раздражает то, какое мирное у него лицо.
Это выражение лица – как у моего врага.
Поэтому я невольно обращаюсь к нему с грубыми нотками в голосе.
– Я боролся, да, но что с того? Умирать и сохранять память нет смысла! И никогда не будет!
«Ничто не тщетно», – отвечает второй «я».
– С чего это вдруг?
«Тебе надо лишь открыть глаза, и ты увидишь, что твоя борьба не напрасна».
– И что я, по-твоему, должен увидеть, а?!
«Изменение, которое ты произвел».
Изменение? Единственное, что изменилось, – это что я съехал с катушек; ну и еще, может, что влюбился в Моги-сан. И что с того? Это все не имеет значения.
«Не совсем так, – отвечает "я". – Взгляни, какое красное небо!»
– …
Ну да, небо красное. И?
Я возвращаю взгляд ко «мне», чтобы понять, о чем это он говорит. Он сидит со страшненькой улыбкой на «моем» лице – единственное полноцветное изображение на фоне горы трупов, похожих на дешевые наброски. Я замечаю шрам на «моей» правой ладони.
Шрам?.. Какое у него было значение? Какую решимость он символизировал?..
«Знаешь, что заставляло тебя так страдать? Твоя привязанность к миру, где все счастливы! Ты не мог заставить себя отказаться от этого мира, потому что тебе нравилось быть влюбленным в Касуми Моги. Без этого чувства не было бы нужды в таком количестве трупов».
Трупы были бы не нужны?
– …Ты хочешь сказать, что в этой горе трупов есть смысл?
«Совершенно верно! Подумай сам: мертвым телам нет места в "мире счастья", не так ли? Они противоречат самому понятию счастья, не так ли? Эта гора символизирует бунт против этого фарса! Ты действительно веришь, что она совсем ни на что не влияет?»
– Она бессмысленна! Все бессмысленно! Я даже забыл ее и-…
«Кончай притворяться! – орет "я" резко изменившимся тоном. – Кончай притворяться, что ты забыл ее имя».
«Я» сердито смотрит на меня.
«Не сбегай. Не ищи убежища в фальшивом счастье. Гляди в лицо реальности. Гляди в лицо этому миру. Тебе не хватает силы воли, решимости посвятить себя ей полностью, душой и телом. Твое подсознание знает, что тебе нужно сделать и какие последствия это будет иметь. Ты сдерживаешься, п_о_т_о_м_у___ч_т_о___з_н_а_е_ш_ь:___д_а_л_ь_ш_е___н_а___э_т_о_м___п_у_т_и___л_е_ж_и_т___е_щ_е___б_о_л_ь_ш_е_е___о_т_ч_а_я_н_и_е».
– О ч-чем ты –
«Ты прекрасно знаешь, о чем я. Ты заявлял, что сделаешь ради нее все, но не смог заставить себя пройти точку невозврата. Ты не смог отбросить свою человечность. Ты сбежал от последнего решения под предлогом того, что у тебя нет шрама на правой ладони».
«Я» неотрывно смотрит на меня.
«Ты не можешь спасти ее без "Пустой шкатулки"? Ты настолько слаб?»
– …Но… я не знаю, что делать…
«Выкрикни ее имя, и ты поймешь, что делать!»
Я резко вдыхаю и отчаянно мотаю головой.
– Н-но я забыл ее имя! Я даже не помню, какая она была…
«Нет, ты ее не забыл. Кто-кто, а ты никак не мог ее забыть. Ты ведь ее "спаситель"!»
На «мое» лицо возвращается мягкая улыбка.
«Теперь давай прикончим этот мир».
С этими словами «я» исчезает, и гора трупов тоже.
– …
Мой разговор со «мной» был просто галлюцинацией – бредом, рожденным моей головой. Однако антоним бреда, «реальность», здесь не существует. Нет в этом мире ничего определенного; он тонок, как бумага, и его можно легко разорвать.
Даже бред может пронзить и уничтожить этот мир.
Так что я последую совету «меня» и взгляну на ситуацию прямо.
– …Ах, вот оно что!
Я думал, что красное небо – это галлюцинация, но я ошибался. Теперь-то я вижу, что ошибался!
Небо давно уже стало красным, а это означает:
_Я___д_е_й_с_т_в_и_т_е_л_ь_н_о___н_а_н_о_с_и_л___у_р_о_н___э_т_о_м_у___м_и_р_у.
Я, чтобы сохранять память, убивал себя снова и снова, действуя вопреки самой сути цикла счастья. В результате я медленно, но верно повреждал этот мир – все равно что рыл подкоп из тюремной камеры. Конечно, я бесчисленное количество раз сдавался сладкому искушению фальшивой повседневной жизнью, но в конечном счете это не останавливало меня от того, чтобы сопротивляться этому миру. В конечном счете я не отклонился от своего пути.
Я вытягиваю руки к красному небу и кручусь волчком.
Смотрите, это кровавое небо создал я!
Хорошо. Я сделаю, как «я» сказал.
– …Я прикончу этот мир.
Бессчетные повторы все-таки прошли не зря. Чувство продвижения вперед укрепляет мою решимость.
Аах… какое возбуждение я сейчас испытываю. Такое сильное, что даже глаза пульсируют болью.
Я ухожу с крыши и сбегаю вниз. Прежде чем вернуться в класс, я заглядываю в кабинет домоводства, чтобы прихватить кое-что. Проходящие мимо меня люди все размытые, с низким разрешением. Блин, почему я до сих пор не замечал эту размытость?
В классе я нахожу девушку в инвалидной коляске. Касуми Моги.
В отличие от затененных учеников вокруг нее, она яркая.
– Моги-сан!
Похоже, она в замешательстве от того, как я ее позвал – с широко раскрытыми, возбужденно горящими глазами. Да, я явно веду себя ненормально.
Но мне плевать.
Я беру Моги-сан за руки и спрашиваю:
– Как ты думаешь, что такое любовь?
Полностью сбитая с толку моим загадочным поведением, она лишь склоняет голову набок. Я, продолжая сжимать ее ладони, заглядываю прямо ей в глаза.
– Аай… что случилось, Кадзуки-кун?
– Быстро отвечай.
– Мм… любовь? – неохотно начинает она. – Если тебе… кто-то очень сильно нравится, наверное? И вы заботитесь друг о друге?
Я качаю головой.
– Нет, этого недостаточно! Я уверен, что любовь – это намного глубже. Она гораздо более н_е_о_б_р_а_т_и_м_а. Это больше, чем просто забота друг о друге, это длится, пока двое не переплетутся так, что уже не разделить. Они образуют единую сущность. Становятся единым целым. Они не могут отделиться друг от друга. Вот это любовь, я считаю, – выпаливаю я. – Да. Вот почему ее фрагмент, который я ищу, находится прямо здесь, – я указываю себе на грудь. – Я не мог найти его нигде в мире. Я думал, его просто не существует. Ха-ха… я такой идиот, правда? Фрагмент прямо здесь! Мне нужно только разрезать себя!
– Что?.. Я совсем не понимаю, о чем ты… Мне страшно!..
– Но, к сожалению, этого недостаточно. Недостаточно, чтобы добраться до нее. Мне нужна такая среда, в которой я смогу полностью сосредоточиться на том, чтобы почувствовать ее. Как ты думаешь, что я должен сделать?
– …Пу-сти!
Моги-сан стряхивает мою руку.
Я потрясен? Да, я потрясен. Я ведь люблю Моги-сан. Ну и ладно.
Никто меня не понимает. Потому что я бросаю вызов этому миру.
– Если она внутри меня и я хочу прислушаться к ней, то решение простое…
Я достаю кухонный нож, который прятал под одеждой.
– …Я___п_р_о_с_т_о___д_о_л_ж_е_н___с_д_е_л_а_т_ь___т_а_к,___ч_т_о_б_ы___о_с_т_а_т_ь_с_я___в___о_д_и_н_о_ч_е_с_т_в_е.
– …Что… А!..
Я бью ножом Моги-сан в грудь.
Как можно стереть человека из этого мира?
Моги-сан в «Комнате отмены» добивалась этого, просто убивая тех, кого хотела «отменить», поэтому сейчас я проверяю этот метод на ней.
Я выдергиваю нож, и кровь начинает хлестать из раны. Когда она попадает на мое лицо, меня начинает мучить совесть. Я убил девушку, которую искренне любил. Я убил невинную девушку, которая не может ходить из-за аварии. Если бы я вспомнил хоть небольшую часть наших с ней счастливых моментов, несомненно, вина захлестнула бы меня с головой, и я сошел бы с ума.
Но я и так безумен. И поэтому могу послать к черту мораль и накрыть тяжелой крышкой те воспоминания.
По всему классу распространяется паника, а я тихим голосом произношу, почти пропеваю:
– Любовь.
– Любовь.
– Любовь.
Не прекращай думать. Не колеблись. Сохраняй решимость. Избавься от совести. Отбрось будущее. Не сверни с правильного пути. Иди только вперед. Ради любви. Ради любви. Убей их всех ради любви.
И я кричу.
Я кричу имя девушки, которая ждет меня в конце пути.
– Мария!
Да, так ее зовут –
Мария.
Мария Отонаси.
Я выбрал ее. Я выбрал Марию.
Поэтому…
– Исчезни, Касуми Моги! – кричу я и снова вонзаю нож ей в грудь.
…Кстати говоря, Моги-сан однажды пыталась убить меня так в «Комнате отмены», но в итоге не смогла. Она не смогла перейти последнюю черту и убить того, кого любила. Она сохранила в себе человечность.
А я эту черту перешел.
Прощай человечность. Прощай, Кадзуки Хосино.
Внезапно на мое правое плечо обрушивается удар. Я роняю нож и падаю. Подняв глаза, чтобы выяснить, что произошло, я вижу стоящего надо мной Харуаки с распахнутыми от потрясения глазами. Похоже, он меня таранил своим телом.
– Какого… какого… что ты наделал, Хосии?!
Харуаки пытается что-то сделать с ранами Моги-сан, но это бесполезно. Как человек, который ее ударил, я вижу, что ее не спасти.
Я убил Касуми Моги.
Однако на этом все не заканчивается. Моги-сан, конечно, приковывала меня к этому миру сильнее всех, но остальные тоже участвуют. Особенно опасен Харуаки.
Зарезать и его?
Такая мысль у меня мелькнула, но я тут же от этой идеи отказался. Убить его сейчас будет трудно – он сильный и к тому же настороже.
Если я останусь здесь, Харуаки и остальные будут меня костерить; их слова могут забрать мою решимость. Возможно, их протесты заставят меня прекратить убивать.
Я должен отступить. Я должен сбежать, пока ко мне не вернулась совесть.
Я воткнул кухонный нож себе в горло.
Повсюду вопли. Я падаю. С улыбкой провожу пальцами по собственной крови.
Давай, Кадзуки! Еще безумнее!
Обезумей вконец и отмени всех, кроме себя!
Избавься от всех, и тогда ты сможешь сосредоточиться на Марии внутри себя!
124424-й раз
…Мария.
Как только я прокричал ее имя, мысли у меня в голове закрутились, как бешеные. Мозг буквально трясет, мне кажется, что я сейчас развалюсь на части. Эй, мозг, будь поаккуратнее со своим хозяином!
Однако воспоминание, пришедшее на смену боли, полно блаженства. Оно начинает проигрываться, как видео.
Тривиальное воспоминание о самом обычном дне.
Кажется, это было во время сезона дождей. Я был в квартире Марии, где пахло мятой.
С напряженным выражением лица я стоял на кухне и неуклюже готовил вытащенный из холодильника удон.
– Кадзуки.
Ее голос не был сильным и уверенным, как обычно. Ах… ну да. Мария единственная, кто зовет меня просто по имени. Только у нее есть такое право.
Чтобы ответить, я ушел из кухни, не положив палочек. Мария лежала в своей полутораспальной кровати, укрывшись одеялом по горло, и смотрела на меня; лицо ее было красным. На лбу у нее лежал пакет со льдом. Вряд ли правильно так говорить – ведь у нее сильный жар, – но сейчас она выглядела более миленькой, чем когда-либо.
– Что такое, Мария?
Она кашлянула и довольно улыбнулась.
– …Хи-хи, ничего…
– А? – я реально удивился: совсем не в ее характере звать меня без причины.
– Говорю же, ничего. Просто захотелось тебя увидеть… кха! кха!
Больше она ничего не сказала. Похоже, действительно она позвала меня только за этим.
Я вернулся в кухню, скребя в затылке. Закончив готовить удон, я отнес миску в гостиную.
Мария встала и, хоть и шатаясь от слабости, все же добрела до своей подушки. Сев на нее, она, однако, почему-то не взяла палочки, а лишь молча смотрела на миску.
– …Что-то не так?
– Просто кажется, что он очень горячий. Слишком горячий; даже если подуть, все равно есть нельзя.
– А, понятно. Ну, ешь не спеша, – ответил я. – Что? Чего ты дуешься?
– Какой же ты тупой. Вместо того, чтобы самому… кха! кха! …остудить их для меня. Какой же ты мужчина?
– Эмм…
Она говорит таким слабым голосом такие смелые вещи. Короче, она хочет, чтобы я дул ей на лапшу и сам кормил?
– …Ээ…
Эй, я же стесняюсь!.. Так ведь делают только парочки, у которых, ну это, любовь-морковь?..
– Быстрее.
– …Но я это… я стесня-…
– Быстрее, я сказала.
Похоже, она собиралась на меня так вот сердито смотреть, пока я не подчинюсь. Поэтому я сдался и сделал, как она велела.
Я взял своими палочками несколько лапшевин, подул на них и поднес ко рту Марии. Однако та есть не стала.
– …Эмм, что-то еще не так?
Она молча ухмыльнулась.
– Ты же не хочешь, чтобы я тебе сказал «скажи "ааа"», нет?.. – нерешительно спросил я.
– Кажется, на этот раз ты понял. Давай.
– …Скажи «ааа».
– Громче.
Вот блин!
– Скажи «ААА»!!! – и я выставил палочки. По-моему, я стал еще краснее, чем Мария с ее жаром.
Наконец-то она открыла рот и показала мне свой беззащитный, красный язык.
Должен признать, при виде такого ее лица мое сердце забилось сильней.
– Мм.
Она всосала лапшевины и, довольно улыбнувшись, сказала:
– Пресновато.
Вот же придира!
– Да, и остальное я съем сама, а то мороки много.
А несколько секунд назад она о чем меня просила?!
Однако Мария свою пытку только начала. Покончив с удоном, она принялась раздеваться. Внезапно. Без предупреждения.
Разумеется, под пижамой у нее ничего не было, кроме белья.
– Ч-что ты делаешь?! – завопил я, отчаянно отводя глаза.
– Моя пижама вся потная, потому что я ее не меняла весь день. Кроме того, я только что съела горячее. Ощущение такое отвратительное!
– Это еще не повод раздеваться у меня на глазах! Мария, ты что, от жара эксгибиционисткой стала?
– Ну, я, конечно, предпочла бы сходить в душ, но что если я там упаду в обморок? И потом, когда болеешь, душ неполезен. Поэтому, Кадзуки, оботри меня, пожалуйста, влажным полотенцем.
– …Т-ты шутишь, да? Посмотри на себя! Ты, блин, в одном белье! Тебе должно быть стыдно! В смысле, ты же девушка, да еще на год младше меня!
– Неважно. Давай.
Она стала не только придирой, но и извращенкой.
– А что если, эээ, а что если твоя голая кожа меня возбудит и я на тебя наброшусь?
– Не имеет значения – я все равно только наполовину в сознании и все забуду. Так что это не будет считаться.
Это звучит еще более неприлично!
– …Эхх… – глубоко вздохнул я, отказываясь взывать к ее разуму. Такой человек, как Мария, от своих слов не отступится. И потом, наверно, ей действительно было неприятно из-за пота. Наверно.
Наполнив таз горячей водой, я намочил в нем полотенце, выжал и приложил к худенькой спине Марии.
У меня перехватило дыхание.
А как еще я мог среагировать? Я видел ее белый лифчик, хоть и старался изо всех сил смотреть в другую сторону.
Гхх… кажется, я сейчас сорвусь.
– Думаешь, сейчас сорвешься?
– Ни фига! – ответил я.
Я бы не набросился на нее, даже если бы сорвался. Я не хотел заниматься сексом с Марией под влиянием импульса. Мария дразнила меня, потому что прекрасно это знала.
Черт побери… она вертит мной, как хочет, да? Блин…
Это манекен, начал я убеждать себя. Просто манекен. Манекен.
Когда я кое-как закончил обтирать ей спину, не свихнувшись по ходу, я перешел к остальным частям тела. Снова выжав полотенце, я принялся обтирать руки Марии.
Стройное тело Марии вовсе не обладало девичьей мягкостью. И ребра были отчетливо видны. Ее тело еще не созрело полностью.
– Гх…
Я невольно напомнил себе, что она не манекен. Мои руки застыли.
– Что случилось? Давай быстрее.
Мария ухмылялась до ушей. Она явно ловила кайф от происходящего.
Чисто к сведению: я тоже хочу к тебе прикасаться! Мне тоже это нравится! Мы тут на равных!
Подбадривая себя этим враньем, я закончил обтирать ее тело. Мое сердце так колотилось, что я полностью вымотался, и мне пришлось лечь, чтобы отдышаться.
Однако Мария продолжила свою пытку.
– Кадзуки, мне холодно!
– Чего?
Мария сделала вид, что дрожит. От ее следующего приказа я пришел в ужас.
– Согрей меня.
Закончилось все тем, что мы легли вместе в одну кровать, причем на Марии поверх белья была только футболка.
Ее длинные волосы лезли мне в нос. Я чувствовал ее спину и ноги, прижимающиеся к моему телу.
Теперь-то можно, да? Мне разрешено на нее наброситься, да? Она же ясно дает мне понять, что не против!.. Но – да, я знаю! У меня кишка тонка взять и на нее напрыгнуть!
Поскольку мы лежим спина к спине, я не вижу ее лица, но уверен – она сейчас довольно улыбается.
Однако почему-то Мария ничего не говорила, чтобы подразнить меня еще. Я слышал только ее дыхание. Она лишь молча сжимала мне ладонь, и больше ничего.
Я спросил себя: «Она уже уснула?» – и как раз тут она наконец тихо произнесла:
– Это навевает воспоминания… – и она чуть шевельнула головой. – Каждый раз, когда мое тело меня подводит, как сейчас, я вспоминаю запах медпункта в моей старой школе. У меня были слабые легкие, и я плохо ладила с одноклассниками, поэтому часто, как только приходила в школу, шла прямиком в медпункт. Тогда, кроме сестры, у меня…
Тут она замолчала.
– Мария?
О своем прошлом Мария никогда не рассказывала. Вообще-то из-за «Ущербного блаженства» она ничего и не помнила.
– …От жара моя голова начала выдумывать какие-то глупости… Забудь, что я сказала.
Я не стал задавать вопросы. Если бы и задал, все равно она бы не ответила.
– Прости, Кадзуки, – прошептала она, по-прежнему лежа ко мне спиной. – Я не хочу, чтобы ты подхватил от меня простуду. Прости.
«И ты об этом говоришь только сейчас?» – захотелось сказать мне, но я сдержался, решив, что беспокоилась она об этом все время, просто не решалась произнести вслух.
– Не волнуйся. Я нисколько не против. У тебя такой сильный жар, что за тобой в любом случае нужно кому-то присматривать, и я не хотел бы, чтобы это делал кто-то другой.
– Я знаю, что ты говоришь серьезно, но это-то меня и беспокоит, – ответила она. – Ты такой ласковый, что я беспокоюсь. Правда.
– …На самом-то деле не очень сильно беспокоит, а?