Том 3. Глава 9. Решимость и амбиции (2)

– Этим вы хотите сказать, что не собираетесь передавать собственные полномочия и положение потомкам, ваше превосходительство?

Райнхард посмотрел на Хильду. Он выглядел удивлённым, словно позади вдруг прозвучал резкий крик. Несомненно, мысль о себе, как об отце, не приходила ему в голову. Он отвёл глаза от Хильды и, казалось, о чём-то задумался. Потом он сказал:

– Моим наследником станет тот, чьи способности будут равны моим или превосходить их. Кроме того, не обязательно правопреемство будет иметь место после моей смерти.

Когда он произнёс эти слова, на прекрасном лице Райнхарда на мгновение промелькнула улыбка. Хильда успела заметить её, и она напомнила ей алмазную пыль, сверкающую, кружась в ледяном воздухе. Каким бы чудесным ни был этот вид, одновременно он был безрадостным и холодным – туман из мелких ледяных кристаллов.

– Если кто-то считает, что может заполучить всё, ударив меня в спину, то я приглашаю его попробовать. Но я сделаю так, чтобы эти люди долго и усердно думали о том, что произойдёт, если их попытки окажутся неудачными.

Хотя голос его звучал почти музыкально, что-то в словах Райнхарда заставило холодок пробежать по спине Хильды. Закончив говорить Райнхард осушил свой бокал розового вина. После гибели своего рыжего друга он стал гораздо больше пить.

Хильда молчала. Ей показалось, что фарфоровая маска Райнхарда треснула, и она увидела одиночество, кроющееся под ней. Зигфрид Кирхайс, которого можно было назвать его вторым «я», погиб, а старшая сестра Аннерозе покинула его. Тех, с кем Райнхард делился прожитыми годами и своим сердцем, больше не было с ним. Конечно, у него были верные и талантливые подчинённые, но по какой-то причине он держал своё сердце закрытым для них. Хотя один из его сторонников даже считал это хорошим делом: это был Пауль фон Оберштайн.

Оберштайну был нужен кто-то, кто мог бы исполнять свои замыслы и комбинации с умением точного, но не имеющего эмоций компьютера. Можно сказать, Райнхард был лишь средством для достижения цели Оберштайна. Несомненно, он с удовлетворением будет наблюдать, как его «инструмент» покорит Галактику, объединит человечество и поднимется на вершину силы и славы. Это удовлетворение, вероятно, будет мало чем отличаться от удовлетворения художника после завершения работы, выполненной с безупречным мастерством. Художник Пауль фон Оберштайн писал свой шедевр несравненной кистью по имени Райнхард фон Лоэнграмм на полотне, сотканном из времени и пространства.

В тот день, по пути домой, Хильда продолжала обдумывать мысли, появившиеся у неё во время обеда, прослеживая их траектории до логического завершения.

По мнению Оберштайна чувства, которые Райнхард испытывал к сестре и погибшему Зигфриду Кирхайсу, по всей вероятности были лишь эмоциями, от которых следует отказаться. В его искусственных глазах они выглядели слабостью, недостойной завоевателя.

«Правитель должен быть объектом страха и трепета для своих подданных, а не объектом привязанности».

Учась в университете, Хильда узнала о трудах двух древних учёных, пришедших к такому заключению. Их имена, если она верно помнила, были Макиавелли и Хань-Фэй-цзы. Хотел ли теперь Оберштайн, отделённый от них тысячами лет времени и пространства, стать верным последователем их идей? Скорее всего, он хотел дать жизнь правителю, которого Галактика ещё не видела. И в то же время он мог уничтожить чувства молодого человека, который когда-то был очень чувствительным. И если рождение этого нового правителя обернётся не более чем возрождением Рудольфа Великого в увеличенном масштабе, это стало бы катастрофой не только для Райнхарда, но и для всего человечества и всей истории.

Хильда ощутила лёгкую головную боль и внезапную дрожь, вызванную мыслью, что в конечном итоге она сама может стать врагом Оберштайна.

«Если это бой, которого нельзя избежать, то я буду сражаться, и мне придётся одолеть его, – подумала Хильда, укрепляя свою решимость. – Райнхард не должен стать вторым Рудольфом. Райнхард должен быть Райнхардом. Для всех нас очень важно, чтобы он оставался Райнхардом, со всеми своими недостатками и слабостями!»

Позже, вернувшись домой, Хильда заметила отражение своего слегка покрасневшего лица в старомодном зеркале с дубовой рамой.

– Решимость – это хорошо, Хильдегарде фон Мариендорф, – произнесла она, обращая торжественный вопрос к отражению своих сине-зелёных глаз, сияющих жизненной силой и интеллектом. – Но каковы ваши шансы на победу? Если бы можно было победить благодаря одной лишь решимости, никому бы не пришлось так усердно трудиться. Я знаю, что должна сделать! Нужно нанести визит его сестре, графине Грюневальд. Ох, и всё же, такой как я не пришлось бы совать свой нос в это дело, если бы адмирал Кирхайс был ещё жив.

Точёные пальцы Хильды откинули назад её короткие тёмные волосы. Она не способна была призвать мёртвого обратно из царства Хель, но всё равно девушка не могла не заняться вопросом: сколько людей и сейчас, и в будущем будут вынуждены бормотать одни и те же слова, связанные с ранней гибелью одного рыжеволосого юноши?

– Если бы только Кирхайс был жив!

Барон Хайнрих фон Кюммель, больной кузен Хильдегарде, отдыхал на своей роскошной кровати с балдахином. Какое-то время у него была температура, и потоотделение становилось столь сильным, что потребовалось сменять простыни более десяти раз за день. Служанка, сидящая у его постели, читала ему стихи из книги, чтобы хоть как-то утешить своего молодого хозяина.

– Есть ли у моего сердца крылья, или нет… Я ускользну из оков притяжения… И полечу сквозь бескрайнее небо… В оставленный мною мир, прежде такой зелёный… Хотя сейчас там больше не слышно пения птиц…

– Хватит! Оставь меня.

Услышав приказ, отданный жёстким, но бессильным голосом, служанка послушно закрыла сборник стихов, поспешно поклонилась и вышла из комнаты. После её ухода, Хайнрих ещё какое-то время буравил дверь взглядом, полным ненависти ко всем, кто имел хорошее здоровье. И одного этого напряжения хватило, чтобы ему пришлось долго успокаивать дыхание.

Затем остекленевший, лихорадочный взгляд Хайнриха обратился к зеркалу на стене. Он увидел болезненно-красные щёки и капли пота, стекающие по его горлу на грудь.

«Я ненадолго задержусь здесь, – подумал совсем ещё молодой глава семьи Кюммель. – Более удивительно то, что я смог прожить эти восемнадцать лет».

Когда он был ребёнком, каждая ночь приносила с собой ужас, что он не доживёт до рассвета следующего дня.

Но в эти дни смерть сама по себе уже не так пугала его. Его больше пугала мысль, что после смерти память о нём постепенно сотрётся из памяти людей. Слуги в это имении, родственники, даже его красивая и умная кузина Хильда – будет ли помнить спустя год хоть кто-то из них хрупкого юношу по имени Хайнрих?

И в чём тогда смысл того, что ему удалось прожить так долго? Неужели он был здесь лишь для того, чтобы есть и умываться с помощью слуг? Чтобы платить врачам за его лечение? Чтобы окончить его короткую жизнь, уставившись на балдахин над кроватью? Неужели его судьба – бессмысленно исчезнуть, не оставив никакого доказательства, что он вообще жил? Он так часто слышал истории о другом восемнадцатилетнем юноше, таком же, как он сам, который в этом возрасте уже стал адмиралом, в двадцать – гросс-адмиралом, в двадцать два – канцлером Империи, и который даже сейчас продолжал идти вперёд к безграничному будущему. Так почему же он должен был умереть из-за жестокой, несправедливой судьбы?

Хайнрих прижал свою бледную щёку к влажной от пота подушке. Он не умрёт вот так. Он не может так умереть. Он не может умереть спокойно, пока не сделал чего-то, не оставил следа в истории как доказательство своего существования.

Вечером в день похорон адмирала Кемпфа, Вольфганг Миттермайер выпил бокал белого вина и отправился навестить своего друга и коллегу Оскара фон Ройенталя в его официальной резиденции, где тот жил в одиночестве. У Ройенталя, похоже, было что-то на уме, но он с радостью принял друга, пригласил в гостиную и дал ему стакан. Миттермайер собирался поболтать с ним между выпивкой, но хозяин, как ни странно, казался пьяным и выпалил нечто и вправду удивительное:

– Послушай, Миттермайер. Раньше я думал, что у нас общие цели: подавить аристократов, уничтожить Союз, завоевать Вселенную… Раньше я думал, что мы разделили эти цели с герцогом Лоэнграммом. Но теперь…

– Хочешь сказать, это не так?

– В последнее время мне стало казаться, что, возможно, подчинённые – не более чем удобные одноразовые инструменты для этого человека. Кроме Зигфрида Кирхайса, само собой. Но если не считать его, значит ли для герцога что-нибудь хоть кто-то из адмиралов? Посмотри на Кемпфа. Не то чтобы я стал испытывать сочувствие к нему, но посмотри, что получилось – этого человека буквально использовали и выбросили в бессмысленной битве.</p

– Но всё же герцог оплакивал гибель Кемпфа и назначил его посмертно адмиралом флота, несмотря на поражение. И разве его семья не получит пенсию, чтобы ни в чём не нуждаться?

– Это меня и беспокоит. Подумай вот о чём: Кемпф мёртв, поэтому герцог уронил немного слёз, даровал несколько почестей, и на этом всё. Но ему нужно дать нечто более осязаемое живым. Не знаю, может, власть или богатство… Но я уверен, способен ли этот человек на такое.

Миттермайер, лицо которого раскраснелось от выпитого, покачал головой и ответил:

– Подожди минутку. Прошлой осенью, когда погиб Кирхайс, а герцог отгородился от мира, разве не ты говорил, что мы обязаны поставить его на ноги? Или ты говорил это не всерьёз?

– Я верил в каждое сказанное слово. В то время, – разные глаза Ройенталя сверкнули, каждый своим собственным особым светом. – Но это не значит, что я принимал длинный ряд правильных решений с момента своего рождения. И хотя сейчас это не так, возможно, придёт день, когда я пожалею, что решил помочь ему.

Когда Ройенталь закончил говорить, вокруг двух молодых адмиралов обернулось невидимое покрывало тяжёлого молчания.

– Я намерен притвориться, что никогда этого не слышал, – наконец сказал Миттермайер. – А тебе не стоит быть столь неосторожным в словах. Если они дойдут до кого-то вроде Оберштайна, ты можешь стать жертвой чистки. Герцог Лоэнграмм – герой нашего времени. А нам достаточно действовать как его руки и ноги, получая за это соответствующую награду. Вот что я думаю.

Когда его друг ушёл, Ройенталь опустился на диван и пробормотал:

– Хмф. Поверить не могу, что я снова сделал это…

В его взгляде появилась горечь. Всё было так же, как в тот раз, когда он напился и слишком много наговорил Миттермайеру, рассказав о своей матери. А в этот раз он поделился своими мыслями, возможно, вложив в них больше страсти, чем ощущал. Но ещё с прошлого года, когда Райнхард сказал, что готов в любое время принять вызов, если у кого-то найдётся решимость его бросить, такие мысли стали накапливаться у него в голове, словно ил в русле реки.

Синий и чёрный глаза Ройенталя обратились к окну, за которым медленно и осторожно наступали сумерки. Вскоре тёмно-сапфирный купол, усыпанный золотыми точками, растянулся у всех над головами.

«Чтобы взять Вселенную в свои руки?..» – произнёс он про себя, пробуя эти слова на вкус. С точки зрения нынешнего уровня способностей и развития человечества, эти слова звучали ужасно претенциозно, но в них было нечто, заставляющее сердце биться чаще.

Он слышал, что его молодой господин, Райнхард фон Лоэнграмм, как-то задал этот вопрос Зигфриду Кирхайсу: «Если Рудольф смог, то почему я не смогу?».

Можно ли применить к нему те же слова? Обладает ли он, Оскар фон Ройенталь, теми же способностями? Не может ли он надеяться на то же, на что надеялся Райнхард фон Лоэнграмм? Ему сейчас всего тридцать один год, и он имеет звание адмирала флота в Галактической Империи. Звание гросс-адмирала выглядело вполне досягаемым. Он находился намного ближе к точке получения высшей власти, чем Рудольф Великий был в тридцать один год.

Как бы то ни было, сказанное им было слишком тревожным. Конечно, Миттермайер ни при каких обстоятельствах не расскажет этого другим, но, наверное, завтра ему следовало обратить всё в шутку.

Тем временем, возвращаясь домой, Миттермайер ощущал на языке кислое послевкусие. Не в силах избавиться от воспоминаний, он пытался убедить себя, что эти слова были навеяны выпивкой, а не мыслями Ройенталя. Но он не мог обмануть себя.

Означает ли приход нового века всего лишь новые конфликты? Но даже если это так, кто бы мог подумать, что именно его друг Ройенталь несёт такое недовольство и недоверие к их господину. Хотя само по себе это, вероятно, не приведёт к катастрофе напрямую, ему действительно следовало воздерживаться и не привлекать внимания кого-то вроде Оберштайна.

«Может, это я слишком простодушен?» – задумался Миттермайер.

Хотя его IQ был высок, он не слишком любил напрягать разум для чего-либо, помимо уничтожения врага на поле боя. Ничто не было ему столь противно, как борьба за власть между союзниками. Внезапно он задумался о враге. Должно быть, у них тоже хватает собственных забот. Миттермайеру стало интересно, чем в данный момент занят человек по имени Ян Вэнли.

«Может, танцует с какой-нибудь красоткой на праздновании победы?»

V

Миттермайер ошибался в своём предположении.

Герой, в очередной раз спасший Союз от опасности, угрожающей его существованию, лежал в постели и не переставая чихал. Возможно, причиной тому стало переутомление, но как бы то ни было, он заразился неистребимой болезнью: простудой. Конечно, в этом крылось и благословение – оставив банкет по случаю победы в умелых руках Кассельна, Фредерики, Шёнкопфа, Меркатца и остальных, он смог вернуться в своё жилище и забраться в кровать. Юлиан, который должен был получить звание прапорщика, остался с ним. В своём первом бою ему удалось сбить вражеские истребители и, что гораздо важнее, разгадал планы имперского командования, дав старшим офицерам достаточные причины, чтобы рекомендовать его к повышению. Что касается самого Яна, то, ради сохранения баланса званий в высшем руководстве армии Союза, ему в очередной раз не захотели давать звания гранд-адмирала и лишь наградили медалью.

- Я приготовлю вам горячий пунш. Смешаю мёд и лимон с вином и добавлю горячей воды. Это лучше всего помогает при простуде.

- А нельзя ли обойтись без мёда, лимона и воды?

- Нет!

- Да ведь отличие-то будет совсем небольшое…

- А как насчёт того, чтобы вместо этого я пропустил вино?

Ян немного помолчал и буркнул:

- Знаешь, четыре года назад, только-только переехав ко мне, ты был гораздо послушнее.

- Да, - тут же ответил Юлиан. – Вести себя как сейчас также было частью того, чему мне было необходимо научиться.

Ян, не найдясь, что возразить на такой хороший ответ, повернулся к стене и начал ворчать:

- Ох, что за жалкая жизнь… Мне навязывают работу, которую я терпеть не могу, в моей жизни нет женщины, а если я попытаюсь немного выпить, меня ругают…

- Не нужно падать духом из-за какой-то простуды! – закричал Юлиан, но этим он пытался скрыть внезапно смягчившееся выражение лица. Прошло больше двух месяцев с тех пор, как они в последний раз общались, и юноша был рад, что снова может вот так разговаривать с опекуном. Это была их неотъемлемая традиция с самого начала знакомства.

Приготовив на кухне горячий пунш, он принёс его своему пациенту.

- Ты хороший мальчик, Юлиан, - тон Яна изменился после первого же глотка. Горячий пунш, приготовленный ему Юлианом, почти полностью состоял из вина.

Какое-то время юноша наблюдал за молодым темноволосым адмиралом, сидящим на кровати, закутавшись в одеяло, и с довольным видом потягивающим пунш. Наконец он решительно заговорил.

- Адмирал Ян.

- Что такое?

- Я… Хочу поступить на службу. Официально.

Прошло какое-то время, но Ян молчал.

- Могу я получить ваше разрешение? Но если… если вы полностью против этого, несмотря ни на что… Я откажусь от этой идеи.

- Но ты действительно хочешь поступить на военную службу?

- Да. Я хочу быть солдатом, защищающим свободу и равенство. Не тем, кто превращается в пешку, используемую для вторжения и угнетения, а солдатом, защищающим права граждан.

- Ты сказал, что можешь отказаться от этой идеи, но что ты будешь делать, если откажешься?

- Я не знаю. Нет, подождите. Если дойдёт до этого, я стану тем, кем вы захотите, чтобы я стал, адмирал.

Ян повертел в ладонях наполовину опустошённую кружку пунша.

- Тебе даже в голову не приходило, что ты можешь получить отказ, да?

- Вовсе нет!

- Я на пятнадцать лет тебя старше, малыш. Не думай, что я не увижу насквозь твой блеф, - Ян постарался произнести это надменно, но, так как он сидел, одетый в пижаму и закутанный в одеяло, слова прозвучали куда менее достойно, чем ему казалось.

- …Извините.

- Что ж, полагаю, я не смогу остановить тебя. Как я могу сказать нет, когда ты смотришь на меня так? Ладно. Не думаю, что ты превратишься в возмутителя спокойствия, поэтому будь тем, кем ты хочешь быть.

Тёмно-карие глаза мальчика загорелись.

- Спасибо! Большое вам спасибо, адмирал!

- Ты правда так сильно хочешь стать солдатом? – Ян не смог сдержать горькой улыбки.

В каждой религии, в каждом своде законов с древних времён повторялись несколько фундаментальных правил. Не убий. Не укради. Не произноси ложного свидетельства…

Ян оглянулся на свою жизнь. Сколько врагов он убил, и сколько союзников погибло из-за его решений? Сколько он украл? Сколько раз обманывал своих врагов? То, что эти действия не осуждались в этой нынешней жизни, было вызвано лишь тем, что он выполнял приказы своего государства. Воистину, государство могло делать что угодно, кроме как воскрешать мёртвых. Оно могло оправдывать преступников и бросать в тюрьму или даже убивать невиновных. Могло давать оружие в руки граждан, живших мирной жизнью, и отправлять их на поле боя. А вооружённые силы были самой жестокой частью государства.

- Послушай, Юлиан. Обычно не в моём стиле говорить подобное, но если ты говоришь, что собираешься стать солдатом, то есть я бы хотел, чтобы ты кое-что запомнил: вооружённые силы – это орган насилия, а насилие бывает двух типов.

- Злое насилие или насилие во имя добра?

- Нет, не так. Есть насилие с целью подчинения и угнетения, а есть насилие как средство освобождения. Вооружённые силы государства… - Ян допил остатки уже остывшего пунша. - …по своей природе представляют первый тип. Это прискорбно, но история доказывает это. Когда правители сталкивались с собственными гражданами, военные редко принимали сторону народа. Фактически, в прошлом в целом ряде стран военные сами образовывали авторитарные правительства и даже управляли людьми посредством насилия. Даже у нас в прошлом году нашлись люди, попытавшиеся сделать то же самое, но потерпевшие неудачу.

- Но вы же сами военный, и вы против этого, не так ли? Я хочу быть таким же солдатом, как вы, пусть даже это просто стремление.

- Эй-эй! Остановись-ка. Ты ведь прекрасно знаешь, что мои стремления не имеют ничего общего с армией? - Ян верил, что перо сильнее меча. В обществе, где истины столь редки, это было одним из немногих исключений. - Рудольфа Великого нельзя было победить с помощью меча. Но мы знаем о совершённых им грехах против человеческой расы. Такова сила пера. Перо может обвинить диктатора, жившего сотни лет назад, или даже тиранов, живших тысячи лет назад. Меч не может помочь вернуться назад по реке истории, а перо может.

- Вы правы, но разве это не значит, что вы можете лишь подтвердить случившееся в прошлом?

- В прошлом? Юлиан, если рассматривать человеческую историю как то, что будет продолжаться с этого момента, то прошлое – это то, что будет накапливаться вечно. История – это не просто запись прошлого, это также свидетельство существования цивилизации, передаваемое по сей день. Наша нынешняя  цивилизация стоит на вершине огромной насыпи, образованной накопленной историей прошлого. Ты понимаешь?

- Да.

После короткой паузы Ян вздохнул и добавил:

- Вот почему я хотел стать историком. Но случилось одно маленькое недоразумение, и моя жизнь обернулась вот так.

- И всё же, - сказал Юлиан, - без людей, творящих историю, у записывающих её будет мало работы, не так ли?

Ян снова криво улыбнулся и протянул кружку подопечному.

- Юлиан, не мог бы ты принести ещё одну кружку такого пунша? Он правда был хорош.

- Да, адмирал. Сейчас.

Ян проводил взглядом отправившегося на кухню Юлиана, а затем перевёл взгляд в потолок.

- Что ж, похоже, дела идут не по-моему – ни в моей жизни, ни в чьей-либо ещё…

VI

Приняв решение о награждении медалями руководства крепости Изерлон и Патрульного флота во главе с Яном, правительство Союза Свободных Планет подверглось небоьшим перестановкам. Председатель комитета обороны Негропонти подал в отставку, и его место занял Уолтер Айлендс. Так как оба они находились под сильным вниянием Трунихта, можно было смело предположить, что вероятность изменений в военной политике равна нулю. Вновь назначенный председатель Айлендс высоко оценил Негропонти за его благородный добровольный  уход, а затем объявил о свеем намерении следовать политике предшественника. Трудно было сказать, принесло ли это какое-то облегчение Негропонти или нет, но со стороны его жест и вправду выглядел благородно, по крайней мере, на первый взгляд. Сам же он вскоре занял место президента государственной водородно-энергетической корпорации.

Первым официальным действием вновь назначенного председателя комитета обороны стало посещение полномочного представителя Феззана Брезели с целью изменить немного ставку, организовав откат при военных поставках. Как только этот вопрос был благополучно решён, разговор перешёл к пустой болтовне, и Айлендс рассказал Брезели о неудаче Негропонти с Яном на следственной комиссии. При этом Айлендс старался преподнести Негропонти в лучшем свете, заявив, что тот пытался предотвратить военную тиранию.

- Я слышал много разговоров на этот счёт, - сказал в ответ Брезели. – И, как мне кажется, всё сводится к тому, что вы можете заставить Яна Вэнли уйти в отставку, если найдёте подходящую причину. Тем не менее, для вас станет большой проблемой, если после отставки он уйдёт в политику, ведь он может разрушить вашу цитадель власти. Я верно всё подытожил?

Брезели не стал прикладывать усилий и пытаться завуалировать свои слова, указав на истинные намерения Айлендса с необычной для такого уровня откровенностью. Айлендс слегка раздражённо ответил, что ничего не имеет против Яна лично, но хотел бы пресечь вступление военных в политическую сферу.

- В таком случае, вам нужно просто принять соответствующий закон. Для чего же ещё нужна власть? Все должны подчиняться законам, составленным теми, кто находится у власти… Когда вы почувствуете это удовольствие – удовольствие, которое нельзя купить за деньги, - то сделаете всё возможное, чтобы получить ещё больше власти, даже если ради этого придётся потратить горы денег. Или я ошибаюсь?

- Нет, всё так, как вы и сказали…

Айлендс достал платок и вытер выступивший на лице пот. Этим он пытался скрыть гримасу отвращения, появившуюся на лице. Его сильно обеспокоило то, как прямо говорит собеседник, а также то, что в его словах была часть правды. Обе эти вещи мучили его.

В любом случае, само предложение представителя Феззана имело свои особенности, поэтому Айлендс поспешил выразить свою признательность и отправился обсуждать его к Трунихту.

Ожидавший в соседней комнате Борис Конев хотел было сплюнуть, но пол была таким начищенным, что ему пришлось отказаться от этого желания и сглотнуть слюну.

Какими словами можно описать мир, насколько наполненный коррупцией? Хотя тот мир, в котором он жил прежде в качестве свободного торговца, безусловно, подчинялся своим собственным торговым стратегиям, Конев по-прежнему считал, что он был более честным и справедливым чем тот грязный мир, где каждый полагался на политическую власть, чтобы заманить противника в ловушку. Всё потому, что с тех самых пор, как он начал работать  в представительстве Феззана, он не сталкивался ни с чем иным, кроме подобных разговоров. Он с самого начала не собирался мириться с этой работой слишком долго, а теперь, кажется, достиг своего предела.

Однажды, когда май уже подходил к концу, Адриан Рубинский принял решение.

- Кессельринг! – позвал он.

Молодой помощник вскоре вошёл и почтительно поклонился.

- Полагаю, всё готово для начала проекта, о котором я упоминал ранее, - доложил он с лёгкой улыбкой, полной уверенности. – Я ничего не оставил на волю случая, ваше превосходительство.

- Отлично. В таком случае, я разрешаю приступать. Сообщи своей команде.

- Как пожелаете. Могу я спросить, ваше превосходительство? Когда план увенчается успехом, и герцог Лоэнграмм с Яном Вэнли сойдутся в битве, кто из них, по-вашему, победит?

- Не имею представления. Но это и делает всё столь интересным. Согласен?

- Полностью. Что ж, тогда я отправляюсь передать ваш приказ исполнтелям.

Отношения отца и сына с той ночи ничуть не потеплели. Они оба сознательно старались сохранить свои отношения на уровне работодателя и работника. Вернувшись в свой офис, Кессельринг нажал кнопку на своём видеофоне и, отключив передачу видео, передал приказы, как только подтвердился приём.

- Это Волчье Логово. Фенрир сорвался с цепи. Повторяю. Фенрир сорвался с цепи.

Какие мальчишеские кодовые слова, подумал Руперт Кессельринг. Хотя лингвистический смысл в этой ситуации не имел значения. До тех пор, пока сообщение дойдёт до адресатов, а постронние не поймут ни смысла, ни кто его отправил, всё хорошо.

Итак, кто же будет съеден теперь, когда Фенрир открыл свою огромную красную пасть? На лице молодого помощника появилась горькая улыбка. Если бы он был волком, а не собакой, то мог бы даже обернуться против своего хозяина.

Леопольд Шумахер, бывший капитан флота Галактической Империи, ещё раз проверил выданный ему фальшивый паспорт. Хотя он был официально выдан Доминионом Феззан, имя в нём значилось чужое.

Если этот план увенчается успехом, ему было обещано не только гражданство и право на постоянное проживание, но и немалое денежное вознаграждение.

Хотя, разумеется, Шумахер не слишком доверял обещаниям молодого феззанца. На самом деле, он испытывал немалый скептицизм как в отношении Руперта Кессельринга, так и по отношению к правительству Феззана в целом, и не собирался менять своего мнения. Однако, думая о наказании, которое могло постичь его людей, ему не оставалось ничего иного, кроме как согласиться выполнить их требования. Но если Феззан хочет использовать его как инструмент, что ж, ему придётся ответить тем же. И всё же мысль о том, что при этом он снова ступит на землю Одина…

- Готовы, капитан? – весело спросил его граф Альфред фон Лансберг, сопровождавший Шумахера в этом путешествии.

Кивнув ему в ответ, Шумахер медленно направился в сторону космопорта Феззана.

798-й год космоческой эры или 489-й год по имперскому календарю ещё лишь приближался к середине. Оставался месяц до события, потрясшего как Галактическую Империю, так и Союз Свободных Планет.