Том 2. Глава 10. Не отводи от меня глаз
В ту пору, когда мы с Хаджикано вместе возвращались домой со школы, у неё в прихожей плавали золотые рыбки.
Это были маленькие вальговки, которых она выиграла в конкурсе на вылавливание рыбок. Аквариум у них был размером с небольшой арбуз, а вода в нём казалась нежно-голубоватой, и из-за этого зелёный цвет водорослей и рыжие золотые рыбки лучше сочетались друг с другом.
Тогда мне было непозволительно входить в дом Хаджикано, но я с поразительной ясностью помню контраст этих трёх цветов. Может, когда Хаджикано открывала дверь, я стеснялся смотреть ей в глаза, и поэтому мой взгляд всегда устремлялся к аквариуму за её спиной.
К зиме их количество сократилось до одной рыбки. Как и последняя из погибших, она (или он) умерла как раз через год после моего первого посещения дома Хаджикано. Думаю, для золотой рыбки, выигранной в конкурсе, это вполне неплохой срок. Должно быть, Хаджикано хорошо о ней заботилась.
Родители Хаджикано зачем-то оставили пустой аквариум стоять там. И правда, даже без рыбок он был по-своему прекрасен: свет из окна, проходящий сквозь него, проецировал голубую тень, а в воде медленно покачивался роголистник. Но понимание того, что когда-то там плавали золотые рыбки, при виде аквариума без их красных пятен вгоняло меня в меланхолию.
С тех пор всегда, когда я встречал что-то опустевшее или одинокое, это сравнение приходило на ум. «Прямо как аквариум без рыбок».
❈
Следующим утром я поехал на автобусе до остановки у Центральной больницы Минагисы. Я немного подумал и решил не покупать цветы. Судя по опыту, нет подарка, вызывающего мысль: «Ну что мне с этим делать?» — чаще, чем цветы.
Автобус полнился пожилыми людьми, и только я в нём был юн. Мне показалось странным, что в автобусе, идущему к больнице, нет пассажиров с явными проблемами со здоровьем. Но сомнительно, что они все такие же посетители, как и я. В книге, которую я однажды прочёл, была сцена, когда одного старичка спросили: «Как вы себя чувствуете?» — и он шутливо ответил: «Если бы мне стало чуть получше, то я, наверное, вызвал бы врача». Может, с ними что-то похожее. Люди, едущие в этом автобусе, были ещё достаточно выносливы, чтобы добраться до больницы самостоятельно.
Оказавшись в больнице, я направился не сразу к регистратуре, а в курилку на окраине парковки. Она представляла собой каркасное строение со стеклянной раздвижной дверью, которое, по-видимому, долго тут стояло, потому что потолок в нём пожелтел, напитавшись никотином. Проверив, что там нет никого кроме меня, я выкурил две сигареты, а потом медленно обошёл больницу по периметру, чтобы успокоиться. Получив же на входе пропуск посетителя, я глубоко вдохнул и поднялся на лифте.
Когда я зашёл в палату к Хаджикано, она сидела, склонившись над кроватью, и перебирала сумку. Сегодня на ней был не больничный халат, а льняная блузка со светло-сиреневой юбкой. «Хаджикано», — окликнул её я, и она мгновенно повернулась. «Хинохара», — её глаза блеснули, когда она поднялась. Да, я не смел забывать. Здесь я Юуя Хинохара.
«Так ты снова пришёл».
Хаджикано склонила голову. Невозможно было вообразить, что она так отреагирует, не потеряй она память. Как будто она только-только меня узнала.
«Ага. Как ты себя чувствуешь?»
«Считай, что здоровой, — она присела на кровать и улыбнулась мне. — Хорошо, что ты зашёл утром. Приди ты днём, мы, возможно, разминулись бы».
«Разминулись? Тебя уже выпускают?»
«Да. Сегодня утром мне разрешили уехать».
Странно, подумалось мне. Однажды мне довелось прочесть сборник записок от людей, которые совершали попытки самоубийства, и, судя по ним, тех, чей суицид не удался, держали в изоляторе недели и месяцы под видом реабилитации. Тех, кто наиболее вероятно попытался бы ещё раз, надолго ещё ограничивали.
Судя по тому, насколько щадящей была терапия, я предположил, что падение Хаджикано в море было выставлено несчастным случаем, произошедшим по невнимательности. В конце концов, сейчас она чрезвычайно спокойна, и, может, было решено, что лучше будет назвать это несчастным случаем, чем выходкой шестнадцатилетней неудавшейся суицидницы. Или они действительно подумали, что это был несчастный случай?
Хаджикано взглянула на часы: «Отец заберёт меня где-то через час. Ты не против того, чтобы поехать со мной домой?»
Я не особо горел энтузиазмом встречаться с её отцом, но, не желая отвергать её жест доброй воли, кивнул: «Спасибо. Я не против».
Я взял прислонённый к стене складной стул, поставил его рядом с кроватью и сел. Хаджикано хлопнула в ладоши, будто вспомнив о чём-то, открыла холодильник, достала два стаканчика мидзуёкана (1) и протянула один мне. Я поблагодарил её.
Выкидывая опустевший стаканчик с пластиковой ложкой, Хаджикано вдруг вздохнула:
«После того, как ты вчера ушёл, Хинохара, я продолжила читать свой дневник. Видимо, кроме тебя я также была в дружеских отношениях с Чигусой Огиэ и моим одноклассником с начальной школы, Ёсуке Фукамачи».
«Да, верно», — кивнул я, пряча внутреннее смятение.
«Мы еженощно собирались вчетвером, чтобы наблюдать за звёздами, так?»
«Да. Сперва только ты этим занималась, но однажды к тебе присоединился Фукамачи. А потом я и Огиэ».
«Должно быть, мы достаточно сблизились, встречаясь каждую ночь».
«Ну, не сказать, чтобы мы идеально сошлись. Но тогда царила вполне дружелюбная атмосфера».
«Скажи, Хинохара, — она посмотрела мне в глаза, — почему приходишь только ты, а остальные двое вообще не связываются со мной? Неужели я исчерпала всё терпение Огиэ и Фукамачи?»
Я ожидал услышать её вопрос об оставшихся двоих, когда узнал вчера про её дневник. Как только она прочитает заметки последних нескольких недель, естественно, что она засомневается, почему остальные из нашей компании не показываются и не связываются с ней. Поэтому я заранее приготовил ответ на этот вопрос.
«Ты слишком много на себя сваливаешь, — улыбнулся я, успокаивая её. — Во-первых, у Фукамачи, видимо, своё видение ситуации. Я спрашивал его насчёт похода к тебе, но он сказал, что лучше будет пока оставить тебя в покое. По правде говоря, я думаю, что он хотел отговорить и меня. Он очень осторожничает… волнуется как-то по-странному. А Огиэ — что меня тоже удивило — уезжает в сентябре в Канаду как иностранный студент по обмену. Говорят, она очень этого хотела. Если подумать, в английском она разбиралась лучше, чем в других предметах. Может, она не хотела говорить никому об этом до отъезда, потому что не хотела надоедать».
Хаджикано задумчиво опустила взгляд, и после двух вздохов в тишине прикрыла глаза и улыбнулась.
«Ты такой добрый, Хинохара».
«Что ты имеешь в виду?» — притворился я дурачком.
«Именно то, что сказала».
Кажется, Хаджикано решила не торопить меня с оправданиями.
«Должна сказать, это достаточно неожиданно. Читая дневник, я представляла тебя более нечутким и грубым… но когда я разговариваю теперь с тобой, у меня не возникает этого чувства».
«Я сдерживаюсь, пока мы в больнице».
«Так полагаю, ты заботишься о том, чтобы не травмировать меня?»
Как бы Хинохара на это ответил? Мысли закружились в голове.
И я ответил вот так:
«Ага, именно. Не хочу, чтобы ты снова попыталась себя убить».
Выражение лица Хаджикано слегка посветлело.
«Это помогает тебе честнее относиться ко мне».
Она погладила место рядом с собой: «Давай сюда, пожалуйста».
Я сел к ней, как она и сказала. Из-за поручней по сторонам рассесться было негде, поэтому наши плечи соприкасались друг с другом. Вблизи становилось очевидней обычного, насколько отличаются наши тела. Это различие поражало: меня будто строго вычертили карандашом, а её — чертёжным пером по кривой линейке. Такой же контраст был и в степени детализации: её кожа была настолько белой, словно её забыли раскрасить, а моя за последний месяц слегка подзагорела.
«Эй, Хинохара, прошу, расскажи мне, — Хаджикано положила руки на бёдра, слегка подавшись вперёд, и заглянула мне в лицо, — обо всём, что я забыла. В моём дневнике так много понаписано».
«Не нужно спешить, — предостерёг я её. — Сейчас ты можешь сосредоточиться на том, чтобы отдохнуть телом и душой. Никто тебя не торопит — ты можешь вспоминать постепенно».
«Но я же не могу продолжать утруждать тебя. И ещё…»
«Ещё?»
Хаджикано безмолвно поднялась, сложила руки на подоконник и посмотрела в небо.
«Ты можешь накричать на меня за то, что я скажу, Хинохара, — она обернулась и улыбнулась так, чтобы подчеркнуть, что это была шутка. — Если вернувшиеся воспоминания снова подвигнут меня на попытку суицида, я верю, что в этот раз точно не провалюсь. Думаю, это станет своеобразной развязкой. Моё беспокойство испарится, и я никем больше не буду помыкать».
Не раздумывая, я встал и схватил Хаджикано за плечо. Она очень перепугалась и вся сжалась, но, полагаю, я был удивлён не меньше. Мои мысли не согласовались с действиями. Эй, что я тут пытаюсь сделать? Но моё тело дёрнулось прежде, чем я смог о чём-либо подумать. Как только мои руки обвились вокруг её спины, я наконец понял ошибку, которую совершаю, но было уже поздно. Мгновением позже я уже обнимал Хаджикано.
Существует ли ещё более малодушный поступок? Обнимать девушку, которую я продолжал безответно желать, прикрываясь чужим именем — да это же полнейшее насилие над правилами. И никакие извинения не отсрочат неизбежное. Как только её память вернётся, она по праву начнёт меня презирать.
Но, подумал я в то же время, что ещё я могу сейчас придумать? Десять дней осталось. Всего через десять дней я покину этот мир. Неужели мне не простят эту ложь? Разве можно меня корить за ту толику хоть сколько-нибудь счастливых воспоминаний в самом конце?
«Х-хинохара?»
Хаджикано произнесла моё имя — нет, его имя, — как бы спрашивая о потаённом смысле моих действий. Она напряглась в смущении, но до сих пор не отринула меня. Я успокаивающе погладил её по спине, но это возымело противоположный эффект. Мои руки стремились к её теплу и обнимали её тело только крепче.
«Ты не должна ничего вспоминать, — шепнул я ей на ухо. — Когда кто-то что-то забывает, значит, это должно было быть забыто. Поэтому не нужно заставлять себя вспоминать».
«…Правда?»
«Да».
Она задумалась, всё так же уткнувшись лицом в мою грудь.
«Но… Мне тревожно. Я чувствую, что забыла нечто чрезвычайно значимое».
Я покачал головой: «Обыкновенная иллюзия. Даже когда теряешь какой-то мусор, начинаешь беспокоиться. А что если ты выбросила что-то невероятно ценное? Но даже перерыв корзину, чтобы вернуть это, в конце концов ты не найдёшь ничего кроме мусора».
Хаджикано изогнулась, словно от боли, и я обнаружил, что сжимаю её сильнее, чем мне казалось, поэтому я немедленно ослабил хватку.
«Да, ну и силища, конечно», — выдавила она, когда напряжение оставило её тело.
«Прости, — извинился я, а затем продолжил. — …Рано или поздно люди многое забывают. Только маленькая горстка может запомнить каждую мелочь. Но никто не жалуется. Как думаешь, почему? Потому что в конце концов воспоминания — это не более чем трофеи или сувениры, и каждый в глубине души понимает, что важнее всего настоящее, вот этот самый момент».
Я медленно выпустил Хаджикано из рук, и она, ошеломлённая, отступила назад и повалилась на кровать. Она умиротворённо смотрела на меня. Спустя несколько секунд она пришла в чувство и, видимо, заволновавшись, как бы никто этого не увидел, стала беспокойно оглядываться. Видеть её такой растерянной было для меня в новинку, и я не мог сделать ничего, кроме как хихикнуть.
«Эй, Хаджикано. Летние каникулы ещё не кончились. И это лето не такое, как остальные. Это лето, когда нам по шестнадцать. Так не думаешь ли ты, что вместо того, чтобы волноваться о потерянных воспоминаниях, мудрее было бы просто наслаждаться?»
Она уставилась на свои колени, обдумывая то, что я сказал. И наконец заговорила:
«…Да, может, ты и прав. Но даже если ты говоришь наслаждаться моментом, я не знаю, что именно мне делать».
Я тут же ответил: «Я помогу. То есть, позволь мне помочь».
Хаджикано мигнула, удивлённая скоростью моего ответа.
«Может быть, этот вопрос прозвучит наивно, — начала она, возясь с волосами, — но почему ты так далеко заходишь ради меня?»
«Я могу тебе сказать, но ты, возможно, пожалеешь о том, что спросила».
«Мне всё равно. Пожалуйста, скажи мне».
«Всё просто. Ты мне нравишься, Хаджикано. Не как друг, а как девушка. Поэтому я хочу помочь тебе хоть немого. И полон надежд, что это вернётся мне симпатией».
Боже, я вообще понимал, что я творю? Я поражал сам себя. Разговариваю с девушкой, потерявшей память, под именем друга, смущаю её, открываю душу в том, в чём я прежде не мог ей признаться. Я не отличаюсь от парня, который, ухаживая за девушкой, злоупотребляет своим социальным статусом и напаивает её, чтобы понизить её осмотрительность.
«Погоди, дай мне минутку, — лицо Хаджикано приняло сложное выражение, которое могло расцениваться и как злоба, и как подступающие к горлу слёзы, и она выглядела крайне озадаченной. — То есть… Эм, в моём дневнике написано, что ты был, видимо, увлечён Огиэ».
«Тот, кто писал этот дневник, может, так и думал. Но это не есть правда. Со дня нашей встречи я увлёкся тобой».
Хаджикано открыла рот, чтобы что-то сказать, но, как мне показалось, все её слова рассыпались на кусочки прежде, чем достигли глотки. Я ждал, пока она соберёт их, но потерянных фраз было не вернуть.
Она стала складывать новые слова. И, придя к определённому убеждению, она сощурилась и подняла голову. Она упёрлась руками в кровать, встала и рухнула на меня. Я немедленно поймал её худенькое тельце, осторожно ухватив его.
«Я перестану пытаться вспомнить, — произнесла Хаджикано слегка плывущим голосом. — В конце концов, воспоминания лучше, чем это, уже не будет».
Я погладил её по голове, словно маленького ребёнка: «Я хочу как лучше».
Хаджикано продолжила повторять: «Хинохара, Хинохара», — в мою грудь, чтобы удостовериться в моём существовании. Каждый раз, когда я слышал, как она произносит имя кого-то другого, у меня щемило сердце.
Она высвободила от меня руки и вытерла ладонью слёзы, выступившие в уголках глаз. Ветер, ворвавшийся в окно, взметнул её волосы, и тотчас же вернулся стрёкот цикад, возобновивший ток времени. До тех пор я слышал лишь голос Хаджикано.
«Хинохара, прошу, помоги мне, — сказала она, придерживая волосы одной рукой. — Сделай последние десять дней моего шестнадцатого лета чудесными».
«Положись на меня».
Она протянула мне свою правую руку, и я крепко сжал её.
И не отпускал, пока её отец не пришёл её забрать.
❈
На следующий день мне пришло письмо. Я вынул его из почтового ящика и перевернул конверт. Увидев имя отправителя, я сглотнул.
Это было письмо от Чигусы Огиэ.
Нет, оно пришло не из могилы. На нём была наклейка с датой отправления в уголке, да и почтовый штамп был поставлен восемь дней назад. 14-го августа, в день, когда Чигуса предложила мне оставить Хаджикано. Она отдала мне письмо о прошлом Хаджикано 15-го августа, но, кажется, оставила ещё одно.
Так почему она, имея столько возможностей, не отдала мне его напрямую? Она думала, что умрёт прежде, чем сможет встретиться со мной и поговорить, и поэтому отправила это письмо на всякий случай? Но если так, почему оно пришло восемью днями позже?
Желая узнать правду, я пошёл к себе в комнату, вскрыл конверт и вынул из него сложенное письмо. Та же бумага, те же чернила. Как и в том письме, что она отдала мне 15-го числа. Я сел на стул и пробежался по нему глазами.
«Фукамачи, тебе, скорее всего, интересно, почему ты получил сейчас от меня письмо, — начиналось оно. Сказать правду, даже я полностью не знаю этого. Скажем, что причина такова: "Решив, что 15-го августа ты будешь сбит с толку попыткой самоубийства Хаджикано и моим исчезновением, я решила сделать промежуток в несколько дней, чтобы не путать тебя ещё сильнее". Но где-то в глубине себя я чувствую, что это письмо не должно достичь тебя, Фукамачи. Почему? Потому что здесь описан способ, как вам с Хаджикано выжить обоим».
Я перечитал это предложение три раза, чтобы удостоверится, что не прочёл его неправильно. «Способ, как вам с Хаджикано выжить обоим». Это в самом деле там написано.
Сдерживая своё нетерпение, я прикрыл глаза и глубоко вдохнул.
«Однако, — продолжил я читать, — это, по существу, моя выдумка. У меня нет ни малейшего доказательства, и даже если мои прогнозы верны, не наберётся и целого процента того, что вы спасётесь. Поэтому, пожалуйста, не слишком возлагай на это надежды».
Далее была пропущена строка. Я догадался, что тут начинается самый сок.
«До этого у меня было пять контактов с женщиной из телефона. Большинство были ночью, но единожды телефон зазвонил вечером. В 5 вечера 29-го июля. Я помню время, потому что как только я ответила на звонок, то услышала, как на том конце провода услышала звук вечерней песни (2). Он был столь чётким, словно она находилась очень близко к вещателю».
Теперь, когда к этому привлекли моё внимание, я понял, как мало значения придавал фоновым шумам, когда говорил по телефону с той женщиной. Но осознанно прошерстив свои воспоминания, я заключил, что чаще всего при наших беседах слышались завывания ветра.
«Перейду к сути. Эта женщина находится где-то в городе, — продолжалось письмо. — Звуки, что я слышала, точно были Русалочьей песнью. Не стоит упоминать, что этот вечерний сигнал используется только в Минагисе. И ещё кое-что. Прямо перед окончанием нашего звонка я услышала звук тормозящего поезда на той стороне провода. Было где-то 17:05. Как тебе известно, пути, проходящие через Минагису, являются одноколейными и, следовательно, немногочисленны. Мест, где можно в это время услышать и песню, и поезд, очень мало».
Я сглотнул. Бусинка пота упала с моего лба на письмо.
«Теперь позволь мне предоставить подходящую теорию. "Когда эта женщина нам звонит, она всегда использует особенную телефонную кабинку". Конечно, мне трудно это доказать. Я просто каждый раз слышала те же шумы, поэтому, думаю, не так уж это и необычно. …Но, ведомая надеждой, порождённой этим предположением, я сделала одно интересное открытие. В Минагисе существует только четыре таксофона, из которых в 5 часов вечера можно услышать вечернюю песню, а в 5:05 — тормозящий поезд».
Но, подумал я.
Что мне делать с этим знанием?
«Возможно, из знания этого ничего не вытекает, — писала Чигуса. Предполагая, что по невероятному совпадению ты узнаешь, откуда звонит эта женщина, и объявишь об этом, когда она тебе позвонит, я не уверена, что она захочет заключить с тобой сделку. Более того, это может только вконец разозлить её. Или, вероятно, эта женщина из телефона — всего лишь умозрительная сущность без материальной формы, которую нельзя обнаружить на Земле. В любом случае, скорее всего, её поиски окончатся напрасно. Любые предпринимаемые усилия могут оказаться лишь тратой оставшегося у тебя времени. Но всё же, даже так, не очень ведь хочется встретить свой последний день, так ничего и не сделав?...Безусловно, лучше всего будет выиграть пари честными способами. Но, принимая во внимание текущее состояние Хаджикано, это кажется вовсе нереальным. Я даже не могу быть уверена, что она будет жива к тому моменту, когда это письмо дойдёт до тебя (хотя, разумеется, даже если Хаджикано попытается себя убить, сгибаясь под тяжестью греха, скорее всего, эта женщина спасёт её, чтобы продлить ваше пари)».
На следующем предложении Чигуса стала закругляться.
«Я многое хочу тебе сказать, Фукамачи, но, думаю, обсужу всё это с тобой лично. Странно это: в письменной форме к описанию подходят более тщательно, чем в устной, но все всё равно больше доверяют письмам. Может, тщательность в словах не главное. Ну что же, завтра — для тебя восемь дней назад — с нетерпением жду нашей встречи».
Я четырежды перечитал письмо, сложил его и убрал обратно в конверт.
Меня радовало то, что Чигуса даже в свои последние мгновения думала о моей безопасности. Но всё было как она и сказала: поиски этой женщины, скорее всего, окончатся напрасно. Если по какому-нибудь невероятному совпадению я найду её, я не смогу ничего ей сказать, уже будучи наказанным вчера за нарушение правил. Я не мог себе вообразить наших переговоров. И, что также отметила Чигуса, не гарантировано, что она является материальной сущностью.
Как ни посмотри, выгода от того, что я использую последние десять дней, чтобы найти ту женщину и аннулировать пари, какая-то туманная. Я лучше потрачу его на Хаджикано, чем буду рисковать.
Такая вот сделка: пан или пропал.
Я сунул конверт в ящик стола и вышел из дома.
И тогда я вспомнил кое о чём, что не удосужился спросить у женщины из телефона. Однажды она соединила линии, чтобы дать мне, находящемуся дома, и Хаджикано на станции Чакагава шанс поговорить, но для какой цели? Чтобы подарить мне маленькую надежду, а я потом погрузился в отчаяние? У меня не было объяснения этому. Что-то тут не так, думал я. Не знаю, как это выразить, но что-то явно не сходилось.
❈
После тридцати минут на поезде, пересадки на автобус, десяти минут по старому шоссе и больше двадцати минут пешком по прибрежному жилому району с картой в руке я наконец добрался до дома бабушки Хаджикано.
Он был двухэтажный и ужасно старый. На крыше можно было различить бесчисленное количество пустот в черепице, и, чем выше вы поднимались взглядом по обшитым внакрой стенам, тем больше было облупившейся краски, а надтреснутое отполированное кухонное окно было заклеено скотчем. Над дорожкой, ведущей к парадному входу, образовался туннель из веток и листьев растущих рядом великовозрастных деревьев. Нырнув в него, желая добраться до двери, я ощутил неповторимое смешение ароматов солений, кипящей еды, жареной рыбы и ситника. Короче говоря, запах дома, где живут старики.
Вчера, когда я уходил, Хаджикано дала мне некоторые указания.
«Мне запрещено выходить наружу самостоятельно. Полагаю, мне будет сложновато с тобой встретиться, Хинохара. Так что извини, но не мог бы ты прийти ко мне сам?»
Хаджикано какое-то время будет здесь отдыхать. Тут её ничего не будет беспокоить, она не будет переживать о встречах с людьми, которых знала, и возвращении воспоминаний. Также, как я услышал от Аи, Хаджикано прежде была очень привязана к своей бабушке по отцовской линии, которая жила здесь в одиночестве. Даже после того, как те непонятные четыре дня резко переменили её характер, она продолжала время от времени захаживать сюда. Наверное, её родители это учли и решили, что этот дом будет идеальным местом для отдыха. Бабушка Хаджикано не особенно пересекалась с глазу на глаз со своим сыном и его женой, но, казалось, была открыта своей внучке.
Позвонив в дверной звонок, я услышал скрип половиц, и спустя некоторое время стеклянная раздвижная дверь открылась. За ней появилась тощая женщина лет 70-ти. Волосы у неё были сплошь седые, а кожа покрыта морщинами, но стояла старушка поразительно прямо. Левая и правая стороны её сморщенного лица выглядели по-разному: правый глаз оставался неподвижен, а левый апатично меня рассматривал. Её губы были плотно сжаты, и она создавала впечатление человека достаточно сообразительного для своего возраста.
Вот такая была у Хаджикано бабушка.
Я открыл было рот, чтобы объяснится, но она покачала головой.
«Ая уже сказала мне. Входи».
На этом бабушка Хаджикано повернулась ко мне спиной и вошла внутрь. Она хочет, чтобы я пошёл с ней? Я зашёл, вежливо прикрыл раздвижную дверь, снял обувь и последовал за ней. Каждый шаг по коридору отдавался скрипом фанерных половиц.